К ночи Босталоева назначила производственное совещание.
Колодезный бригадир Милешин, зоотехник Високовский, инженер Вермо, Федератовна, кузнец Кемаль, пять гуртоправов (потому что совхоз состоял из пяти участков) и старший пастух Климент, выбранный, как природный практик, председателем производственного совещания, присутствовали на этом собрании уже загодя. Повестка дня состояла из вопросов переустройства всего мясного хозяйства, ради того чтобы произвести говядины в совхозе не тысячу тонн, как задано планом, а две тысячи; далее следовало задуматься над пастбищами для прокорма новых двух тысяч коров и сорока быков, о которых в дирекции получено письмо, что они гонятся пешим шагом из соседнего района - отсюда полтораста верст.
Как только опустилась вечерняя заря, так приехала и Босталоева из степи, закончив где-то свои дневные заботы. Климент, глядя на солнце привыкшими глазами, сказал заседанию, что пора уж хозяйски думать о социализме, чтоб в степи было все экономично и умело.
- Во мне вот лежит большевистский заряд,- сказал Климент.- А как начну им стрелять в свое дело, так выходит кой-что мало... Ты стараешься все по-большому, а получается одна мелочь-сволочь! Ты скотину напитаешь во как, я сам траву жую, прежде чем скотину угощаю, а отчет мне показывает по молоку недоборка, а по говядине - скотина рость перестала!.. На центральном гурте взяли сорок рабочих всякого пола из колхоза, по сговору,- мне два помощника, два умных на глаз мужика досталось. Что ж такое?! Ходят они, бушуют и стараются - я сам на них пот щупал,- а все на моем гурте как было плохо, так стало еще хуже... Не досмотрю сам - скотина стоит на траве голодная, а не ест: непоеная! А мужики мои аж скачут от ударничества, под ними волы бегом бегут, а куда - неизвестно, кликнешь - они назад вернутся, прикажешь -тужатся, проверишь - проку нету. Это что такое, это откуда смирное охальство такое получается? Злой человек - тот вещь, а смирный же -ничто, его даже ухватить не за что, чтобы вдарить!..
- У нас классовая борьба,- тихо сказала Босталоева.
- Да то что ж!- сразу согласился Климент.- А то не она, что ль?
- Откуда твои мужики-то, дурак бесхарактерный?- спросила Федератовна.- Из какого это колхоза тебе помощь дали?
- А из того, матушка-старушка, где наш прошлый директор книги читает. Он там мужикам какую-то слабость организовал и говорит, чтоб никто не горевал, потому что все на свете есть электрон, который никуда не денется, хоть вся диктатура иди против него. Теперь там зажиточное население - всех про электрон спрашивает: каждый хочет электроном стать, а как - не знают...
- Вермо,- обратилась Босталоева,- поезжайте, пожалуйста, с Федератовной в колхоз к Умрищеву и объясните ему, что такое электрон. Теперь давайте обсудим зимнее отопление коровников. Собрание вступило в это обсуждение, а Високовский вручил Босталоевой бумагу, где описывалось суточное положение совхоза, здоровье скота, отгон масла из молока - и между прочим отмечалась бесследная пропажа восьми коров и смерть двенадцати голов телят. Босталоева с терпеливым сердцем прочитала бумагу; она знала, что надо беречь свою ненависть, чтоб ее хватило до конца классового врага. Собрание приняло решение строить ветряное отопление и рыть землю вглубь, вплоть до таинственных девственных морей, дабы выпустить оттуда сжатую воду на дневную поверхность земли, а затем закупорить скважину, и тогда среди степи останется новое пресное море - для утоления жажды трав и коров. Ввиду дальности и безвестности ювенильной воды Вермо предложил прожигать землю вольтовой дугой, которая будет плавить кристаллические толщи и входить в них, как нож в тесто.
Федератовна, по своей скупости на социалистические средства, не велела было этим заниматься, но Вермо объяснил ей, что глубокое бурение электрическим пламенем, безусловно, является событием всемирно-исторического значения, и старушка, улыбаясь щербатым ртом, согласилась, так как была слаба на славу. Вслед за тем собрание начало думать, куда поместить новые две тысячи коров, и Вермо выдумал уже было кое-что - ничего не выдумывать он не мог: он бы разрушился от напора личной жизни,- но Кемаль, с мгновением столь же оживленного разума, предложил резать плиты в ближайшем месторождении известкового камня и строить из этих плит скотные жилища.
- Резать камень надо не железом, а электрическим огнем: двое рабочих могут заготовить и сложить тысячу скотомест!- враз сообщил Вермо.
- Хорошо сказал!- обрадовался Кемаль и тут же сказал еще лучше: - А соединять друг с другом мы будем электрической сваркой - такой же вольтовой дугой, которой мы нарежем плиты в карьерах...
Вермо вытер заслезившиеся от восторга глаза и встал на ноги, будучи рад всеобщей радостью.
- Вы забыли про коровьи брикеты,- напомнила Босталоева. Ее глаза побелели от усталости, она наклонилась на свои руки и потеряла во сне сознание.
Проснулась она уже поздно ночью в своей комнате и сразу велела запрягать лошадь, чтобы ехать до железной дороги и выспаться в степной повозке.
Босталоева решила немедленно достать в краевом центре стройматериалы и оборудование и построить до зимы новые коровьи помещения, а также отопительный ветряк с динамо-машиной и пресс для брикетирования коровьих лепешек. Что касается девственных морей, то Босталоева задумала поступить в городе в институт и учиться заочно, с тем чтобы самой стать инженером и проверить проект Вермо; а сейчас начать эту работу она стеснялась, потому что не понимала еще внутреннего устройства земного шара и не видела ни разу вольтовой дуги. Был еще один трудный выход: перевыполнить вдвое-втрое план, получить премию и добиться согласия всех рабочих совхоза приобрести на премиальные деньги машину для бурения земли электрическим огнем. Что мешало этому?
В совхозе играла хроматическая гармония; это Вермо выдумывал музыку -он чаще всего играл свои текущие сочинения и сразу же их забывал.
Вокруг совхозного поселения лежала неизвестная тьма, укрыв дальние и беззащитные стада; еще далее тех стад были колхозы, деревни, бывшие уездные города - тысячи дружелюбных и ненавидящих людей; советские коровы сейчас лежали у водопоев, быки храпели, и равнодушные пастухи варили себе что-нибудь на ночь, чтоб не скучать от голода во сне... Только десятая часть пастухов была коммунистами, которые старались спать днем, и то посменно, а ночью они ходили во тьме с открытыми глазами. Если каждые сутки будет исчезать по восемь коров, то сколько можно отправить мяса в Донбасс и в Сталинград?
Босталоева сложила в чемодан два запасных платья, ведомость потребных стройматериалов и оборудования, белье, поглядела на себя в зеркало и села на кровать в одиночестве. "У меня ведь нет родственников!-вспомнила она.- Была одна сестра, но мы забыли писать письма друг другу!.. Не забудь узнать в Ветеринарном институте - Високовский не напомнил мне,- как добывают семя из мочи для искусственного оплодотворения... Вермо! Я хочу выйти замуж за тебя при социализме; а может быть, расхочу еще!"
Вермо в тот час играл, как он думал, сонату о будущем ми ре: в виде выдуманных им звуков ходили по благородной земле гиганты молока и масла - живые существа, но с некоторыми металлическими частями тела, дабы лучше было уберечь их от болезней и обеспечить постоянство продуктивности; например, пасть была стальная, кишечник оперирован почти начисто (против заболеваний от разложения кала), а молочные железы должны иметь электромагнитное усовершенствование. Свободные доярки и рабочие слушали музыку Вермо и его разъяснения о значении исполняемой музыки и тогда только верили, что это так.
Босталоевой подали повозку. Она вышла в дорожном плаще, ее черные волосы блестели от света через окно, и ей стало страшно уезжать из совхоза, когда он остается один во тьме.
Она позвала Федератовну, велела ехать ей завтра вместе с Вермо в умрищевский колхоз, увидеть все, что следует, и если нужно - поставить в райкоме вопрос о немедленной ликвидации остатков кулачества и об удалении из района мясосовхоза всех буржуазных, жестких элементов, иначе хозяйство вести нельзя.
- Я заеду сама в райком,- сказала Босталоева.- Проверьте лучше электрон Умрищева: по-моему, это его новый политический лозунг.
- С Умрищевым я одна управлюсь,- высказалась Федератовна.- Электрон - я знаю что такое, меня физике научили,- это такая частичка; а лозунги я чую, даже когда сам оппортунист молчит про них! Поезжай, девочка,- наган не забудь взять! Вермо опечалился. Дерущиеся диалектические сущности его сознания лежали от утомления на дне его ума.
- Надежда Михайловна,- произнес Вермо,- я ехал с вами утром и увидел на небе электромагнитную энергию! Нам нужно сделать оптический трансформатор - он будет превращать пульсацию солнца, луны и звезд в электрический ток. Он будет питаться бесконечным пространством, он...
- Да остановись ты думать хоть ради человека-то,- обиделась на Вермо Федератовна.- Человек уезжает, а он бормочет - голову ей забивает. Девке и без тебя есть забота: иль мы сами физики не знаем, один ученый какой! Что ты, при капитализме, что ль, живешь, когда одни особенные думали! - До свиданья, Вермо,- подала руку Босталоева.- Делайте пока земляные работы, а я привезу оборудование... С теми словами Босталоева уехала в темноту, в далекий краевой город.

x x x

В одно истекшее летнее утро повозка Надежды Михайловны Босталоевой, директора мясосовхоза "Родительские Дворики", остановилась в селе у районного комитета партии. Различные партийцы расположились кругом комитета на раннем солнце; многие спали с омертвевшими впадинами глаз, другие говорили что-то и глядели в широту пространства, где было много положено их молодости и силы и где сейчас уже стлался газ тракторов, блестел тес новостроек, шли на работу бригады людей,- пустоту и скорбь капитализма сменял многолюдный социализм. Секретарь райкома спал: он лег в постель не далее двух часов назад, потрудившись всю ночь. Босталоева не хотела ждать и вошла в комнату спящего секретаря. Он открыл глаза и узнал ее сразу, потому что все время помнил о ней и втайне ожидал ее, хотя и не имел никакой надежды.
Босталоева сообщила свою просьбу; секретарь лежа прослушал ее, не понимая вначале ничего. Она ему нравилась как соучастница в мучительной классовой борьбе, как товарищ по беспрерывной работе и как женщина, не имеющая никакого тайного личного наслаждения так же, как и сам секретарь.
- Про умрищевский колхоз мы уже знаем кое-что,- сказал секретарь в ответ.- Вчера мы постановили на бюро проверить положение колхозов вокруг твоего совхоза и выжечь остатки кулачья. Босталоева попрощалась с секретарем и уехала. Секретарь райкома засмотрелся ей вслед с крыльца дома - ему стало жалко, что она уезжает; все люди, которых он наиболее любил, постоянно были невидимы: находились вдалеке, поглощались трудом, исчезали из дружбы - и нужно ждать еще пять или десять лет, чтобы наступил коммунизм, когда механизмы вступят в труд и освободят людей для взаимного увлечения.
В краевом городе Босталоевой негде было остановиться. Все гостиницы давно наполнились безвыездными инженерами и квалифицированными рабочими Ленинграда и Москвы. Босталоева попала в город в ту пору, когда в нем почти не было приюта, потому что буржуазно-семейные убежища строители снесли в прах, а новые светлые сооружения еще не просохли для вселения.
Тогда Босталоева поселилась в том учреждении, где она хотела достать стройматериалы: ей пошел навстречу местком, который отвел ей для ночлега свою комнату и дал зеркальце, как члену союза и женщине. Ночью Босталоева открыла окно из месткома и засмотрелась в освещенное, гремящее строительство заводов, улиц и жилых домов. В учреждении было темно; молча лежали архивы, скрывая в бумагах бюрократизм, вредительство, бред мелких исчезающих классов и воодушевленный героизм. Босталоева прошла по коридорам гулкого учреждения, потрогала папки в шкафах и серьезно задумалась в скучной пустоте канцелярий.
Вымывшись в ванне, которая вполне разумно была приурочена к какому-то кабинету, Босталоева переоделась в чистое белье и легла спать на столе месткома, слушая через открытое окно шум ночной работы, голоса людей, смех женихов и невест, завыванье напряженных машин, гудки транспорта, песни сменившихся красноармейских караулов - весь гул большевистской жизни.
Она заснула успокоенная и счастливая, не услышав, как во второй половине ночи по ней ходили крысы. Наутро Босталоева пошла ходатайствовать о бревнах, гвоздях, о динамо-машине, о проволоке и о железных частях для пресса, который должен сжимать коровий кал и делать из него топливные брикеты.
В большом зале учреждения стоял гул от умственной работы, сотни усердных служащих соображали о снабжении тысячи строительств и беспрерывно бились на плановом поприще с представителями мест, употребляя чай в промежутках труда. В углу того зала сидел молодой еще, но уже поседевший ответственный исполнитель по разнарядке стройматериалов; он уныло глядел в чад пространства своего учреждения, не видя возможности удовлетворить самым необходимым даже ударные строительства и спецработы. Босталоева подошла к нему.
- Мне нужен ящик гвоздей,- сказала она. Исполнитель улыбнулся и отечески-ответственно сообщил ей:
- Голубушка моя, мне гвоздей нужно десять тысяч тонн!.. Вы откуда? Босталоева уселась и с задушевностью надежды рассказала исполнителю всю нужду своего совхоза. Когда она говорила, к исполнителю подошли еще посетители и местные служащие; все они слушали женщину и явно улыбались над ее просьбой о внеплановом снабжении, но сам исполнитель был грустен.
- На весь ваш район мы дали пол-ящика гвоздей, возьмите оттуда себе горсть!- сказал исполнитель, привыкнув к строительному страданию. Все люди, бывшие близко, удовлетворенно засмеялись: они пришли по делам планового снабжения и действовали не на основе искренности, а посредством высшего комбинирования.
- Вы сволочь!- произнесла Босталоева.- Дайте мне ваш бумажный план, я выдумаю вам гвозди! Ответственный исполнитель сначала составил акт об оскорблении себя в присутствии свидетелей, а затем дал ей план, поскольку это было его обязанностью.
Босталоева рассмотрела всю разверстку гвоздей, и ей жалко стало каждое строительство, потому что каждое строительство просило жадно и каждому давалось мало,- она не могла указать, кого надо обездолить, чтобы совхоз получил гвозди. В конце ведомости было четыре тонны проволоки-катанки, назначенной в контору оргтары для опытной увязки.
Босталоева пошла к начальнику учреждения с плановой ведомостью в руках; начальник, оголтелый от голода на стройматериалы, сидел среди чада в своем кабинете, окруженный многолюдством ходатаев по делам. Его убеждали, перед ним открывали очаровательные перспективы пускового чугунного завода, если только начальник даст гвоздей, ему угрожали карами вышестоящих инстанций и его угощали экспортными папиросами; начальник глядел в воздух сквозь дремоту своей усталости и, втайне радуясь, полагал про себя: "Старайтесь, крутитесь, черти,- ничего я вам не дам: учитесь изобретать и находить подножные ресурсы!"
Заметив неслужебное лицо Босталоевой, начальник сразу подозвал ее и вник в ее дело. Босталоева предложила начальнику отдать ей полтонны катанки, а она вместо катанки сделает в совхозе опытную увязку из соломы и пришлет ее оргтаре. Начальник учреждения, пожилой рабочий, вдруг потерял свою дремоту и ясными глазами оглядел всю Босталоеву.
- Тебе сколько - полтонны нужно?- спросил он.- Возьми себе все четыре, ты из них дело сделаешь... Горюнов!- крикнул он ближнему секретарю.- Снять катанку с оргтары, перенарядить ее "Родительским Дворикам"! Поставь вопрос об этой оргтаре перед РКИ, пускай ей шерсть там опалят: надо показать мерзавцам; что металл бывает горячий. Верещасный!- провозгласил начальник поверх гула учреждения в сторону ответственного исполнителя,- зайди ко мне после занятий, я тебя, может, уволю за проволоку... В тот же день Босталоева отправила три тонны катанки на совхоз, а одну тонну оставила на складе; затем - уже к вечеру - она явилась на гвоздильный завод и попросила директора нарубить ей из проволоки гвоздей.
- А за что мне их вам рубить?- сказал директор.- За ваши глаза?
- Да,- ответила Босталоева и посмотрела на него своими обычными глазами. Директор глянул на эту женщину, как на всю федеративную республику,- и ничего не сумел промолвить: сколько он ни отправлял в республику продукции, выгоняя промфинплан до полутораста процентов, республика все говорила: мало даешь - и сердилась. И теперь стояла перед ним эта женщина, требовательная, как республика, и так же лишенная пока богатых фондов и особой прелести.
- Разве поцеловать мне вас за гвозди!- улыбнулся директор.
- Ладно,- согласилась Босталоева. Директор с удивлением почувствовал себя всего целиком - от ног до губ,- как твердое тело и даже внутри его все части стали ощутительными,- до этого же он имел только одно сознание на верху тела, а что делалось во всем его корпусе, не чувствовал.
- А вы не обидитесь?- спросил директор, бдительно наблюдая кабинет: нигде не слышно было шагов, телефон молчал вентилятор гудел ровно, как безмолвный.
- Не обижусь,- ответила Босталоева,- потому что я привыкла... Прошлый год я достала кровельное железо, мне пришлось за это сделать аборт. Но вы, наверно, не такая сволочь...
-Нет,- спокойно сказал директор, садясь на место.- Где ваша катанка: вечером я сам стану за автомат, вы подождете десять минут и получите свои гвозди... Везите катанку сюда. Директор равнодушно опустил голову к текущим делам. Босталоева сама подошла к нему и поцеловала его - таким способом, что впоследствии, когда Босталоева уже ушла, директор ходил в уборную глядеться в зеркало - не осталось ли чего на его лице от этой женщины, потому что он все время чувствовал какой-то лишний предмет на своих губах. Вечером Босталоева получила гвозди на заводе. Директор сам вывез ей из цеха четыре ящика на электрокаре и взял расписку в получении продукции. Босталоева отправила гвозди на вокзал и пошла ночью, под взошедшей слабой луной, по новостроящимся гремящим улицам. Она читала вывески неизвестных ей организаций - "Химрадий", "Востокогаз", "Электробюро высоких напряжений", "Комиссия воздуходувок", "Контора тяжелых фундаментов", "НТО изучения вибраций промустановок", "КрайВЭО" и т. п.-и была рада, что таинственные, мутные и нежные силы природы действуют в рядах большевиков, начиная от силы тяжести и кончая нежной вибрацией и электромагнитной волной, трепещущей в темной бесконечности.
Окна "КрайВЭО" были освещены; девушки-техники работали, склонившись над чертежными досками; молодой инженер, поседевший от бурной технической жизни, проверял на логарифмической линейке расчеты техников и показывал изуродованным рабочим пальцем в просчеты и ущербы чертежей.
Босталоева прислонилась лицом к оконному стеклу и долго смотрела на своих ровесниц и товарищей. Лунная ночь шла в легком воздухе, летние сады и травы по-прежнему произрастали на земле, но они были почти безлюдны теперь, как отжившее явление, никто не гулял по ним в праздности настроения.
Босталоева вошла в КрайВЭО, подумала в недоумении про свою долю и попросила динамо-машину в сто лошадиных сил у заведующего сектором снабсбыта. Заведующий ничего не сказал в ответ Босталоевой, только посмотрел куда-то мимо нее - в страну электрического голода. Босталоева прошла в своем мучении, что нету машин, по нагретым, освещенным горницам учреждения, и ей понравился глубокий труд технической науки. Одна чертежница миловидно улыбнулась Босталоевой; Босталоева тотчас же заметила эту человечность, и, склонившись над чертежной доской, две женщины поговорили, как подруги: одна скучала по ребенку, ожидающему мать до полночи в запертой комнате, другая хотела динамо-машину. По утрам та чертежница занималась в Чертежно-конструкторском институте, а после, не заходя домой, сразу поспевала на работу; ночью же она старалась меньше спать, чтобы больше видеть своего ребенка. Босталоева обещала чертежнице приходить в ее комнату с вечера и заниматься с ребенком, пока возвратится мать.
На другой день Босталоева так и сделала, переселившись в жилище чертежницы на время командировки. Она рисовала четырехлетнему мальчику коров и солнце над ними, изобразила партийную умную старушку Федератовну, потом быка, коровью драку у водопоя; одинокий мальчик смотрел и слушал эти факты с пользой и удивлением. Наконец пришла мать, которая долго не давала спать ребенку, и с подробностью рассказала ему, что она делала в долгий день и про динамо-машину, которую она начала чертить в институте с натуры.
Босталоева сразу же узнала от матери-чертежницы, что это - большая динамо-машина, она давно стоит в аудитории, как чертежная модель, но сколько в ней сил, неизвестно: завтра чертежница обещала списать табличку-спецификацию.
Утром Босталоева пошла в то учреждение, где она впервые стала на ночлег, и там ей дали повестку, чтобы она явилась днем в нарсуд - как ответчица по делу о названии сволочью государственного служащего.
Рабочий судья прочитал вслух перед лицом интересующегося народа дело Босталоевой и вдруг дал свое заключение: ответчицу оправдать и вынести ей публичную благодарность за бдительность к экономии металла, а истца-служащего при знать действительной сволочью и предать наказанию как негодную личность. Народ вначале было озадачился, но потом обрадовался суждению судьи; истец же наклонил лицо и публично опозорился, впредь до особых заслуг перед рабочим классом. Из камеры суда Босталоева ушла, как артистка,- под звуки всеобщих приветствий, и сам судья воскликнул ей: "До свиданья, приходите к нам еще выявлять эти элементы!" Была еще середина дня, шло жаркое лето и время пятилетки. Заботливая тревога охватила сердце Босталоевой, когда она остановилась среди краевого города,- с жадностью она глядела на доски и бревна построек, на грузовики с железными принадлежностями, на провода высокого напряжения,- она болела, что в ее совхозе много одной только природы и нет техники и стройматериалов. Еще Босталоева страдала о том, что мало будет мяса для гремящего на постройках пролетариата, если даже "Родительские Дворики" дадут две тысячи тонн,- и ей надо поскорее маневрировать. Босталоева зашла в институт к подруге-чертежнице и увидела старую динамо-машину, с которой студентки чертили детали. Она прочитала на неподвижной машине надпись, что в ней 850 ампер, 110 вольт, но не знала - сильно это или слабо. Выйдя из института, она написала телеграмму Вермо, что машина есть, но в ней 850 ампер и по ней учатся черчению молодые кадры; как же быть?
Ночью инженер Вермо прислал Босталоевой ответную телеграмму: "Придумал более совершенную, современную конструкцию динамо-машины, делаем ее из дерева и проволоки во всех деталях, окрасим в нужный цвет и вышлем багажом институту. Так как чертить можно с деревянной разборной модели - обменяйте нашу деревянную на ихнюю металлическую, наша деревянная конструктивно лучше, для черчения полезней". "Дорогой мой Вермо,- подумала Босталоева.- Где живет сейчас твоя невеста? Может быть, еще пионеркой с барабаном ходит!.." На другой день Босталоева вошла к секретарю ячейки Чертежно-конструкторского института. Побледневший человек, спавший позавчера, выслушал женщину и встал со своего места с восторгом.
- Отправляйте сегодня же нашу динамо в ваш совхоз!- воскликнул он, наполнившись сознательной радостью.- Мы будем чертить трансформатор, пока не привезут деревянную модель вашего инженера... Сколько, вы сказали, добавит мяса динамо-машина?- я забыл.
- Сто или двести тонн,- сообщила Босталоева.
Ей захотелось сейчас сделать какое-нибудь добро этому товарищу; она любила всякое свое чувство сопровождать веществом другого человека, но секретарь глядел на нее отвлеченно, и она воздержалась. Через несколько суток секретарь сам построил упаковочные ящики и отправил динамо-машину в "Родительские Дворики", в то же время он попросил еще раз приехать через полгода, но Босталоева лишь косвенно улыбнулась на это.
- Тогда мы возьмем шефство над вашим совхозом!- провозгласил секретарь ячейки.
- Ладно,- согласилась Босталоева.- Вы помогите нам организовать в совхозе учебный комбинат. Нам хочется достать ювенильное море, тогда мы нарожаем миллионы телят, и вы не успеете поесть наше мясо... Но вперед нам нужно сто пастухов сделать инженерами.
- Ювенильное море!- вскричал секретарь, сам не зная, что это такое, но чувствуя, что это хорошо.- Мы добьемся через крайком в порядке шефства, чтоб теперь же у вас был технический комбинат!
- Нам нужна электротехника, гидрология и наука о мясном животноводстве,- говорила Босталоева,- плюс еще общая подготовка...
- Даю!- радовался секретарь.- Сегодня же поставлю шефство на ячейке и на общем собрании. Обними меня. Босталоева обняла это худое тело, выгорающее сразу от всех лучших причин, какие есть в жизни.
- Достань мне электрические печи для коровников,- скромно улыбнулась Босталоева, не переставая оглядывать секретаря,- и арматуру для них, и наружные изоляторы, и еще кое-что... На тебе спецификацию.
- Печей нету нигде,- отказал секретарь, уходя в сторону.- Через месяц у нас будет практика в конструкторских мастерских: сделаем через два месяца в порядке шефства, давай спецификацию! Тебе не поздно?
- Ладно,- разрешила Босталоева,- мне даже рано, мне нужно к зиме. Она ушла; секретарь склонил голову к столу и перестал чувствовать в сердце интерес к окружающим фактам.
- Буду шефствовать!- с горем выступающих слез воскликнул он и стал провертывать на столе текущие дела. В тот день Босталоева уехала на подводе в леспромхоз. У нее появилось целесообразное желание - завести себе повсюду шефов, чтобы обратиться к сердцу рабочего класса и тронуть его. В леспромхозе Босталоева прожила целую декаду, прежде чем успела добиться любви к "Родительским Дворикам" у всего треугольника. Однако же директор леспромхоза решил упрочить свою симпатию к мясосовхозу чем-нибудь более выдающимся, чем одно симпатичное настроение. И он написал двустороннее шефское обязательство, по которому леспромхоз немедленно отправлял в совхоз бревна, доски, брусья, оболонки и различные жерди, а совхоз ежемесячно должен отгружать леспромхозу по две тонны мяса, в качестве добровольного угощения! Но когда вопрос о шефстве был поставлен на коллективное размышление рабочих, Босталоева объявила, что она согласна угощать рабочих, но только чтобы директор не ел ее мяса, потому что он допустил в подходе к шефству оппортунистическую практику, а она оппортунистов питать не хочет - она не гнилая либералка.
Сидевшее собрание встало наполовину при этих словах и отказалось есть даровое мясо Босталоевой, вымученное из нее директором. Председатель профкома произнес свою речь, где он уничтожил всякий факт нищенства и угощенчества, в которых рабочий класс никогда не понуждается. Директор, пока слушал, уже успел написать в блокноте черновик признания своей правой, деляческой ошибки. На квартире он не спал всю ночь; он глядел через одинарное окно в тьму лесов, слушал голоса полуночных птиц и ожидал от тишины природы смирения своих тревожных чувств; но и тут он не мог успокоиться, поскольку такое отношение к природе есть лишь натурфилософия - мировоззрение кулака, а не диалектика. На рассвете директор вышел в контору и там написал чернилами раскаяние в одной ошибке и ордер на отправку "Родительским Дворикам" лесоматериалов в полуторном количестве против того, что просила Босталоева.
К вечеру того же дня Босталоева приехала обратно в крайцентр. Она уже тосковала по совхозу, у нее даже болел иногда живот от страха, что в "Родительских Двориках" что-нибудь случится. У Босталоевой осталась теперь одна забота - заказать пресс для приготовления навозных брикетов, а потом уехать в степь. Промучившись целый ряд суток по всему кругу учреждений, Босталоева не нашла себе такого сочувствия, чтобы ей дали предметы для устройства пресса, и притом во внеплановом порядке. В горе своем Босталоева прошла в крайком партии. Там ее принял третий секретарь крайкома, старик, паровозный машинист; он пил чай с домашним пирогом и старался вообразить себе ясно этот пресс, делающий топливо из животных нечистот. - Хорошо,- сказал в заключение старик, представив себе жмущую машину пресса.- Зачем ты шаталась по всему нашему бюрократизму, кустарная дурочка! Ты бы зашла ко мне сразу.
Старший машинист позвонил по телефону в Институт Неизвестных Топливных Масс и велел помочь "одной девице" жечь коровье добро, а вечером пусть институт сообщит ему на квартиру свое исполнение.
- Ступай теперь, умница, в этот институт,- сказал секретарь.- Там ребята тебе сделают пресс... Спроси инженера Гофт, это мой помощник -не здесь, а на паровозе... Если обидишься на что-нибудь, зайди опять ко мне. По уходе Босталоевой секретарь долго был доволен: старый механик почувствовал, что ушедшая девушка носила в своей голове миллион тонн нового топлива. Доев домашний пирог, он пошел к первому секретарю краевого комитета и сказал ему, что настала пора обратить в топливо все животные извержения, лежащие на площади края. Первый секретарь согласился подумать над этой задачей в текущих делах бюро.
Когда наступило бюро, то на заседание вызвали как докладчика Босталоеву и двух теплотехников из Института Неизвестных Топлив. Обсудив мероприятие, бюро крайкома поручило институту сделать в течение двух месяцев два опытных пресса для "Родительских Двориков", а сам босталоевский совхоз превратить в свою опытную станцию, связавшись с инженером Вермо и кузнецом Кемалем. Наполнившись счастьем своих достижений, Босталоева уехала наутро в "Родительские Дворики", навстречу будущему времени своей жизни.

Страница:  « назад   вперед »

Наверх