- И вечером вы все ему рассказали?
- Нет... На следующий день я пошла за ним... Он направился в сторону Сены. По дороге получилось так, что он оглянулся и увидел меня... Тогда он сказал: "Тем лучше"...
- Что значит: "Тем лучше"?
- Ему не нравилось, что я работаю в магазине. Он объяснил мне, что ему уже давно хотелось забрать меня оттуда... Он сказал, что устроился на другое место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть целый день в четырех стенах... Тогда он и повел меня в магазин и купил мне эти сережки... "Если мать станет спрашивать, откуда они у тебя, скажи, что это поддельные"...
- Ну, а потом?
- Я ушла с работы, но маме я ничего не сказала. В дни получки отец давал мне деньги, которые я раньше получала в магазине. Иногда мы с ним встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад...
- А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
- Нет... Но я хорошо понимала, почему он ничего не говорит матери... Если бы он стал ей давать больше денег, ничего бы не изменилось... В доме был бы все тот же беспорядок... Это трудно объяснить, но если бы вы у нас пожили, вы поняли бы... Мама неплохой человек, но...
- Благодарю вас, мадемуазель.
- Вы с ней будете об этом говорить?..
- Пока еще не знаю... Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца в обществе какого-нибудь другого человека?
- Никогда.
- Он никогда не давал вам никакого адреса?
- Мы всегда встречались где-нибудь около Сены, у Нового моста или у моста Искусств.
- Последний вопрос: во время этих встреч он бывал одет так же, как обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
- Однажды, это было только один раз, недели две назад, он пришел в сером костюме, которого раньше я на нем не видела, потому что дома он никогда в нем не появлялся.
- Благодарю вас... Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
- Ни с кем.
- А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
- Клянусь вам... Он был доволен, хотя причин для этого не было: дело не только не прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был рад, что интуиция не подвела его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в том, что он уже "заболел" своим беднягой Трамбле, который столько лет умудрялся водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от нее свою вторую жизнь?
- Люка, вели войти этому господину... Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
- Я пришел в связи с фотографией...
- Вы узнали убитого?
- Еще бы, мосье. Он был одним из моих лучших клиентов... И вот приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он заходил в лавку Теодора Жюсьома и просиживал там целые часы, слушая пение птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
- Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
- Вы отвезли их к нему на дом?
- Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
- А его адреса вы не знали?
- Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем. Так все его и звали, не только мы с женой, но и наши продавцы. О, это был ценитель, истинный ценитель. Я никогда не мог понять, почему он не показывает своих канареек на конкурсах. Некоторые из них отлично пели и могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы...
- Как, по-вашему, он был человеком богатым?
- Богатым? Нет, мосье... Обеспеченным... В нем не было заметно скупости, но счет деньгам он знал...
- В общем, человек вполне положительный?
- Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много...
- Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
- Никогда...
- Благодарю вас, мосье Жюсьом... Но мосье Жюсьом не уходил.
- Есть одно обстоятельство, которое меня занимает и несколько даже беспокоит... Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам нет никаких птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом, разумеется, не преминули бы написать, не правда ли? Их было у него никак не меньше двух сотен, а ведь это не каждый день...
- Иначе говоря, вы опасаетесь, что они...
- ...Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет мосье Шарля, о них некому позаботиться...
- Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас об этом тотчас поставим в известность, и вы сможете позаботиться о них должным образом, если, конечно, не будет поздно.
- Благодарю вас... Это, главным образом, моя жена тревожится...
- До свидания, мосье Жюсьом... Дверь закрылась.
- Ну-с, дружище Люка, что ты обо всем этом думаешь? Заключения экспертов получил?
- Только что принесли... Прежде всего заключение судебно-медицинского эксперта. Из объяснений доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности. Сорок строк медицинских терминов и рассуждений, в которых комиссар ничего не смыслил.
- Алло, доктор Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне, что вы хотели сказать в своем заключении?
- Что, собственно, пуля не должна была проникнуть в грудную клетку убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что, не угоди она каким-то чудом в тонкую мышечную ткань между ребрами, она никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного для жизни. Ему просто не повезло, вот и все! - заключил доктор Поль. - Нужен был известный угол прицела... И чтобы он сидел именно в такой позе...
- Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
- Я полагаю, что убийца - болван... Болван, который, быть может, стреляет и не совсем уж плохо, раз он сумел застрелить вашего Трамбле, но который никогда не сумел бы прицелиться так, чтобы пуля попала именно в сердце... По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии... Это подтвердил также и Гастин-Ренетт, эксперт по оружию. Согласно его заключению, пуля была от пневматического ружья, какими пользуются в ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая. Любопытная деталь: убийца тщательно отточил пулю, чтобы сделать ее более острой. Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
- Да нет, ее убойная сила от этого нисколько не увеличилась. Наоборот. Проникая в тело, закругленная пуля причиняет больше вреда, чем остроконечная. Человек, сделавший это, несомненно, воображал, будто он придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии ничего не смыслит.
- В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал что-то такое и понял как раз наоборот. Вот и все, что удалось установить к одиннадцати часам утра на другой день после убийства Мориса Трамбле. На улице Де-Дам Жюльетта металась между своими повседневными делами и новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи, к тому же еще смерть насильственная. В довершение всех бед с утра до вечера ее осаждали газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
- Что нужно было от тебя этому комиссару?
- Ничего, мама...
- Ты говоришь неправду... Все и всегда говорят мне неправду... Даже твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы... Слезы текли у нее ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и продолжала говорить, суетиться по хозяйству, раздавать тычки детям, которых нужно было успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное. Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят. И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал: - Остается только ждать... Ждать результатов от опубликования фотографий, ждать, что люди узнают Мориса Трамбле, или мосье Шарля. Бывал же он где-нибудь в течение этих семи лет. Если он переодевался вне дома, покупал певчих птиц и клетки для них, значит, где-то у него было пристанище, комната, квартира, возможно, целый дом? И, стало быть, он имел дело с хозяином либо с консьержкой или прислугой? Быть может, у него были друзья? Возможно, даже любовница?
Смешно сказать, но Мегрэ вел это дело не без некоторого волнения, в чем, пожалуй, не решился бы признаться и самому себе. "Бедняков не убивают..." И вот уже человек, которого Мегрэ никогда в своей жизни не видел, о чьем существовании он даже не подозревал, такой вначале серенький и неинтересный, человек, который умер нелепейшей смертью, сидя на кровати, где дремала унылая Жюльетта, - и к тому же от пули, которая вовсе не должна была его убить, - человек этот стал близок Мегрэ. Ружье из ярмарочного тира... Из таких ружей сбивают курительные трубки или шарики, прыгающие на струе воды...
Да и сам убийца, старательно отточивший свинцовую пулю в надежде сделать ее более вредоносной... Судя по всему, он тоже был всего лишь несчастным бедняком, этот человек, после которого в номере отеля "Эксельсиор" не нашли ничего, кроме старой расчески с выломанными зубьями. У него больная печень. Вот почти и все, что было о нем известно. Люка снова отправился на охоту. Скучная работенка - ни радости, ни славы. Побывать во всех магазинах и лавках Парижа, где продается оружие. Потом во всех тирах, потому что этот субъект мог купить ружье именно там. Инспектор Жанвье опрашивал торговцев с Луврской набережной и с набережной Мессажери, а также хозяев бистро у Нового моста и моста Искусств, куда Трамбле, возможно, заходил выпить стаканчик вина в ожидании дочери, с которой обычно здесь встречался. Наконец, толстяк Торанс занимался шоферами такси, потому что далеко не каждый день приходится перевозить пассажиров с большими птичьими вольерами. Что касается Мегрэ, то он в это время сидел в ресторанчике на площади Дофина и благодушествовал, потягивая пиво на открытой террасе, затененной красно-желтым полосатым тентом. Кружка была уже наполовину пуста, и теперь, в ожидании часа, когда можно будет отправиться домой завтракать, Мегрэ наслаждался своей трубкой, однако брови его беспрестанно хмурились. Что-то смутно беспокоило его, но он никак не мог понять, откуда у него это беспокойство. Кажется, ему что-то сказали, не то вчера, не то сегодня утром, его это сильно поразило, что-то очень важное, но вот что именно - он забыл. Какая-то коротенькая, ничего не значащая фраза. И все же - он хорошо помнит - тогда он ее сразу про себя отметил. И еще подумал, не в ней ли скрывается ключ ко всей этой загадочной истории.
Итак, от кого же он ее слышал?.. Может быть, на допросе, от этой высокогрудой девушки в красненькой шляпке?.. Он перебирал в уме все, что она ему говорила... Возвращался вновь к сцене на углу улицы Сантье, когда она побежала за отцом и увидела, что он прошел мимо места своей работы... Сережки?.. Нет... Иногда отец с дочерью тайком ходили в кино... В общем, Франсина была любимицей Трамбле... Он испытывал, должно быть, немалую гордость, когда шел с ней гулять или покупал ей потихоньку от матери ценные вещи...
Нет, не то... Коротенькая фраза была связана с чем-то совсем другим... С чем же?.. Сверху откуда-то падал на него косой луч солнечного света, и в этом луче кружились нескончаемым хороводом тончайшие золотые пылинки, как бывает в комнате, где только что перестилали постель... На улице Де-Дам, вот где он ее слышал... Открыта была дверь на кухню... и говорила Жюльетта... О чем же это она тогда говорила, что ему вдруг показалось - еще немного, и он все поймет?
- Жозеф, сколько с меня? Совсем коротенькая фраза. Всю дорогу он пытался ее вспомнить. И дома, когда он, скинув пиджак и положив локти на стол, сидел за завтраком, он все еще продолжал думать о ней. И мадам Мегрэ, видя, что муж чем-то озабочен, под конец вовсе умолкла. Но, подавая фрукты, она все же не выдержала и проговорила:
- Скажи, разве, по-твоему, это не отвратительно, когда человек... Еще бы! Но ведь мадам Мегрэ не знала Жюльетту. Она не видела квартиры на улице Де-Дам. Коротенькая фраза была у него уже на кончике языка, где-то рядом со словами жены. "Скажи, разве это не отвратительно..." Еще усилие. Одно небольшое усилие. Но озаряющая молния так и не вспыхнула. Он бросил салфетку на стол, набил трубку, налил себе рюмку кальвадоса и присел у окна - отдохнуть перед тем, как отправится снова на набережную Орфевр.

III. След рыболова с удочкой

В тот же день в шесть часов вечера Мегрэ и Люка выходили из такси далеко за Аустерлицким мостом на Привокзальной набережной. С ними был какой-то похожий на бродягу, обтрепанный, хромой человечек. И тут наконец Мегрэ осенило, и коротенькая фраза, которую он так долго и тщетно пытался припомнить, неожиданно всплыла в его памяти: "Он не выносил шума". Трамбле, этот бедняк, убитый в ту минуту, когда он в нижнем белье сидел на краю постели и скреб свои больные подошвы, Трамбле, живший на улице Де-Дам с пятью детьми, озорниками и неслухами, и с женой, которая только и знала, что ныть да жаловаться, - этот Трамбле не выносил шума. Есть люди, которые не выносят определенных запахов, другие боятся холода или жары. Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились супруги, прожившие вместе не то двадцать шесть, не то двадцать семь лет. Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
- Я не могу привыкнуть к запаху моей жены. А Трамбле не выносил шума. И потому, когда он в силу каких-то пока еще неясных обстоятельств получил возможность оставить работу в фирме "Куврэр и Бельшас" на шумной улице Сантье, он устроил себе пристанище здесь, на одной из самых пустынных набережных Парижа. Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво покачивались на воде ряды сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем - и стоящие вдоль Сены маленькие двухэтажные домики, среди которых случайно затесалось несколько многоэтажных домов и бистро, где, казалось, никогда не бывает посетителей, и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе кур.
Открытие принадлежало папаше Ла Сериз, хромому оборванцу, квартировавшему под ближайшим мостом, как сам он не без высокопарности заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру. Пока он ожидал приема, их явилось еще трое - разношерстная публика, но все такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз, типы, которых не встретишь нигде, кроме как на парижских набережных.
- Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса тут сижу... Их еще и не было... Так что награда мне причитается...
- Что еще за награда?
- А что, разве не дают награды? Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
- Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут человек хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили...
- Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить. И они начали спорить и торговаться: сто франков... пятьдесят... Сошлись на двадцати. Его взяли с собой. И вот они стоят перед побеленным известью двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
- Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон там, как раз где буксир... Тут и завязалось наше знакомство... Поначалу дела шли у него неважно. Но я ему помог: объяснял, давал советы. И славных же брал он потом плотичек, и можно сказать - на голый крючок! С моей помощью, конечно... В одиннадцать часов смотает, бывало, лески, свяжет удочки и отправляется домой... Так я и узнал, где он живет... Мегрэ позвонил - на всякий случай, - и внутри дома гулко отозвался дребезжащий старенький звонок. Люка взялся за отмычки, и через минуту дверь была открыта.
- Я тут буду, неподалеку, - сказал папаша Ла Сериз, - в случае чего, вы меня позовите. В первый момент им стало даже как-то не по себе: из дома на них пахнуло запустением, а между тем там слышался какой-то странный шорох. Не сразу можно было сообразить, что это летают в своих вольерах канарейки. Вольеры стояли в двух комнатах нижнего этажа, сами же комнаты казались голыми, нежилыми, потому что, кроме клеток для птиц, ничего другого в них почти не было. Голоса громко звучали в пустом помещении. Мегрэ и Люка ходили по комнатам, открывали двери, создавая неожиданные сквозняки, от которых в комнате, выходившей окнами на улицу, вздувались единственные во всем доме оконные занавески. Сколько лет эти стены не оклеивались заново? Бумажные обои совершенно выцвели, и на них темными пятнами обозначались силуэты всевозможной мебели, стоявшей здесь в разное время, - следы, оставленные всеми, кто прежде жил в этих комнатах. Люка с удивлением смотрел на комиссара, который раньше, чем приняться за дело, налил канарейкам свежей воды и насыпал в кормушки мелкого и блестящего желтого семени.
- Понимаешь, старина, здесь он по крайней мере мог побыть в тишине... У одного из окон стояло плетеное ивовое кресло старинного фасона, был также стол, два - три разномастных стула и на полках - целая коллекция исторических и приключенческих романов. В нижнем этаже помещалась металлическая кровать, застланная роскошным пуховым одеялом красного атласа, отливавшего на свету всеми цветами радуги - мечта какой-нибудь богатой крестьянки.
- Он здесь, пожалуй, не очень-то веселился, как по-вашему, начальник? Кухня. Тарелки, стаканы, сковородка. Мегрэ принюхался: от сковородки пахло рыбой. В мусорном ящике, который не опорожнялся, наверно, несколько дней, лежали рыбьи кости и чешуя. В нише был аккуратно расставлен набор удочек.
- Вы не находите, что это забавно придумано, а? Как видно, Трамбле понимал счастье по-своему. Тихие комнаты, куда кроме него никто не входил. Рыбная ловля на набережных Сены. У него было два складных стула, из которых один усовершенствованного образца, видимо, очень дорогой. В красивых клетках - певчие птицы. И книги, уйма книг в пестрых обложках: книги, которыми он мог наслаждаться в тишине и покое. Но самым любопытным был контраст между бедностью всей обстановки и отдельными дорогими вещами. Среди удочек одна была импортная, английская, стоившая, по меньшей мере, несколько тысяч франков. В одном из ящиков единственного в доме комода лежала золотая зажигалка с выгравированными инициалами "М. Т." и дорогой портсигар.
- Вы хоть что-нибудь здесь понимаете, начальник? Да, Мегрэ, кажется, начал понимать. Особенно после того, как нашел несколько совершенно бесполезных вещей, вроде великолепного игрушечного электропоезда.
- Видишь ли, ему столько лет хотелось иметь такие вот вещи...
- Вы думаете, он этим поездом играл?
- Я бы не поручился, что нет... А тебе разве никогда не случалось покупать вещи, о которых ты мечтал в детстве? Итак, Трамбле приходил сюда утром, как другие приходят на работу, и садился с удочкой напротив своего дома. Потом он возвращался на улицу Де-Дам ко второму завтраку, иногда, быть может, после того, как поел рыбы собственного улова.
Он ухаживал за своими канарейками. Читал. Читал, вероятно, целыми часами, сидя в плетеном кресле у окна. И кругом было тихо, никто не тормошил его, никто не кричал. Время от времени он ходил в кино, иногда вместе с дочерью. И однажды он купил ей золотые сережки.
- Как вы думаете, эти деньги, на которые он жил, он получил их в наследство или украл? Мегрэ ничего не ответил. Он все ходил из комнаты в комнату и смотрел, а перед домом стоял на часах папаша Ла Сериз. - Поезжай обратно на набережную Орфевр. Вели разослать запросы во все парижские банки: надо выяснить, не открывал ли у них Трамбле текущего счета, необходимо запросить также нотариальные и адвокатские конторы... Однако он мало на это рассчитывал. Слишком уж осмотрителен был Трамбле, слишком крепко сидела в нем исконная крестьянская осторожность, чтобы он решился держать свои деньги в таком месте, где их могли обнаружить
- Вы останетесь здесь?
- Да, я здесь пробуду, наверно, всю ночь... Послушай... Принеси мне бутербродов и две-три бутылки пива... И позвони жене, предупреди, что, возможно, я сегодня домой не приеду... Позаботься, чтобы газеты об этом доме пока ничего не писали.
- Если хотите, я вернусь составить вам компанию или пришлю кого-нибудь из инспекторов.
- Не стоит.
У него даже не было с собою оружия. К чему? И потекли часы, очень похожие, должно быть, на те, что проводил в этом доме его хозяин. Мегрэ даже перелистал несколько книг из его своеобразной библиотеки. Почти все они были перечитаны по нескольку раз. Потом он долго копался в удочках, ему казалось, что такому человеку, как Трамбле, удочки должны были представляться идеальным тайником.
- Две тысячи франков в месяц в течение семи лет... Солидный капиталец. Не говоря уже о деньгах, которые он тратил лично на себя... Но где-нибудь да была же она запрятана, эта кубышка?
В восемь вечера, когда Мегрэ в поисках тайника принялся обследовать вольеры, у подъезда остановилось такси. Это приехал Люка в сопровождении какой-то девицы, у которой было, видимо, очень неважное настроение.
- Я не знал, что делать, телефона здесь нет, - бригадир был несколько смущен. - В конце концов я решил, что лучше всего привезти ее к вам сюда. Это - любовница... Рослая, крупная брюнетка с грубоватым, мучнистого цвета лицом. Настороженно глядя на комиссара, она процедила:
- Надеюсь, меня не собираются обвинить в том, что это я убила его?
- Входите, входите... - тихо сказал Мегрэ, - в этом доме вы, наверно, ориентируетесь лучше меня...
- Я?.. Впервые эту грязную дыру в глаза вижу... Пять минут назад я даже не знала, что она на свете существует... Да, воздух здесь не то чтобы очень. У нее чувствительностью отличался нос, а не барабанные перепонки. И, садясь, она прежде всего смахнула пыль с предложенного ей стула.

IV. Четвертая жизнь Мориса Трамбле

Ольга-Жанна Мари Пауссонно, 29 лет, родом из Сен-Жорис-сюр-Изер, без определенных занятий, адрес: отель "Во Сежур", улица Лепик, Париж, 18-й округ. И тут же эта громадина с круглой, наподобие луны, физиономией затараторила:
- Прошу отметить, господин комиссар, что я к вам явилась добровольно. Как только я в газете увидела его фотографию, я себе сказала: я не должна бояться неприятностей, я...
- Трамбле приходил к вам в отель?
- Да, два раза в неделю...
- Так что хозяин и персонал знали его в лицо?
- Еще бы! Очень хорошо знала. Последние пять лет, с тех пор как это началось...
- Они тоже видели фотографию...
- Что вы хотите сказать? Она закусила губу - сообразила наконец.
- Да, хозяин действительно спросил у меня, не фотография ли это мосье Шарля... Но я и так пришла бы...
- Не сомневаюсь. Стало быть, вы знали его под именем мосье Шарля?
- Я познакомилась с ним случайно, на бульваре Рошешуар, выходя из кино... Я служила тогда буфетчицей в ресторане самообслуживания на площади Клиши... Он за мной увязался... Он сказал мне, что бывает в Париже только наездом...
- Два раза в неделю...
- Да... Когда мы встретились во второй или в третий раз, он проводил меня до отеля и зашел ко мне... Так это и началось... Это он настоял, чтобы я бросила работу... Почему она понравилась Трамбле? Очевидно, потому, что Жюльетта была маленькая, щуплая и белобрысая, а эта - высокого роста, черноволосая и сдобная. Сдобная - это, конечно, основное. И, видимо, ее круглое, лунообразное лицо связывалось в представлении Трамбле не только с округлостью форм, но и с мягкостью характера, быть может, даже с чувствительностью?
- Я скоро поняла, что он немного того...
- Что значит "того"?
- Ну, во всяком случае, с фантазиями... Он вечно твердил, что увезет меня в деревню... Только об этом и мечтал... Не успеет, бывало, прийти и уже тащит меня куда-нибудь в парк посидеть на скамеечке... Он приставал ко мне с этой своей идиотской деревней несколько месяцев, все просил, чтоб я с ним поехала туда хоть на пару деньков, и уговорил-таки в конце концов... Вы, может, думаете, мне там было очень весело? Как бы не так!..
- Он содержал вас?
- Он давал мне только на самое необходимое... Приходилось уверять его, будто я шью себе все сама... Ему, видите ли, хотелось, чтобы я все дни просиживала за шитьем и за штопкой... Комедия, да и только!.. Я его сто раз выставляла и говорила ему... Чего только я ему не говорила! А он хоть бы что, прицепился - не оторвать, является потом с подарками, письма пишет длиннющие... Что вы смеетесь?
- Да нет, ничего... Бедный Трамбле! Он хотел отдохнуть от Жюльетты и нарвался на Ольгу!
- В общем, когда вы встречались, у вас немало времени уходило на ссоры...
- Это да, немало уходило времени...
- И вы ни разу не поинтересовались и не пошли за ним, чтобы узнать, где он живет?
- Он мне сказал, что где-то в районе Орлеанского вокзала, я и поверила... А в общем, мне это было все равно...
- У вас был, вероятно, еще друг?
- Да, у меня, конечно, были друзья... Но серьезного - ничего...
- А вы им рассказывали о своих отношениях с мосье Шарлем?
- Уж не думаете ли вы, что я им очень гордилась? Он был похож на пономаря из бедного прихода...
- Вы никогда не видели его в обществе других лиц?
- Никогда... Я же вам говорю, что для него вся радость была посидеть со мной где-нибудь в парке на скамеечке... Это правда, будто он был очень богатый?
- Кто вам сказал?
- Я читала в газете, что, по всей вероятности, он получил большое наследство... А я осталась без гроша в кармане... Такая уж, видно, моя судьба... Смотрите-ка, совсем как Жюльетта!
- Скажите, у меня могут быть неприятности?
- Ну, что вы! Просто проверим ваши показания. Ясно, Люка? И показания подтвердились полностью, вплоть до скандалов, которые Ольга закатывала бедняге Трамбле всякий раз, когда он приходил к ней, потому что характер был у нее собачий. В течение ночи и части следующего дня Мегрэ обыскал в доме на Привокзальной набережной все уголки и закоулки, но так ничего и не нашел. Не без сожаления покинул он этот дом, где провел столько часов как бы наедине со своим "беднягой" и близко заглянул в его жизнь. Мегрэ приказал установить за домом круглосуточное тайное наблюдение, для чего поблизости должны были дежурить несколько полицейских инспекторов.
- Что-нибудь это нам все-таки даст, - сказал он начальнику сыскной полиции. - Возможно, потребуется какое-то время, но я думаю, что в конце концов результат будет положительный. Проверили, нет ли какого-нибудь подозрительного дружка у Франсины. Была организована слежка за Ольгой. Велось наблюдение за оборванцами с Привокзальной набережной. Из банков на запросы пришли отрицательные ответы, точно так же, как и от нотариусов. Отправили телеграмму в Канталь, и можно было, видимо, считать установленным, что никакого наследства Трамбле не получал. По-прежнему стояла жара. Трамбле похоронили. Его жена и дети готовились к отъезду в провинцию, потому что теперь средства не позволяли им жить в Париже. Известна была жизнь Трамбле с улицы Де-Дам, известна была жизнь Трамбле с Привокзальной набережной и его жизнь с Ольгой... Был известен любитель рыбной ловли, канареек и приключенческих романов... О там, что можно было бы назвать четвертой жизнью Трамбле, рассказал официант одного из парижских кафе. Человек этот явился однажды утром на набережную Орфевр и попросил, чтобы Мегрэ его принял.
- Извините, что я не пришел к вам раньше, но я все лето работал в Сабль-д`0лонн... Когда я увидел в газете эту фотографию, я собрался было написать вам, но потом как-то вылетело из головы. Я почти уверен, что это тот самый господин, который приходил играть на бильярде к нам в кафе: это на углу бульвара Сен- Жермен и улицы Сены.
- Но у него, разумеется, был партнер?
- Да, конечно... С ним приходил еще один, такой худой, длинный, с рыжими волосами, с усиками. Трамбле звал его Теодором, они были на "ты". Приходили они ежедневно и всегда в одно время, часов около четырех, уходили около шести... Теодор пил аперитивы. В отличие от него Трамбле к спиртному не притрагивался. В большом городе человек пришел, ушел - и нет его, однако через некоторое время здесь ли, в другом ли месте, но след его непременно обнаруживается. Следы Трамбле отыскались у продавца птиц с Луврской набережной и в подозрительном отеле на улице Лепик. А теперь еще оказывалось, что он вместе с каким-то рыжеволосым верзилой много лет подряд ходил в скромное кафе на бульваре Сен-Жермен.
- Когда вы его видели в последний раз?
- Я уже больше года, как ушел с того места... Торанс, Жанвье, Люка и другие инспекторы отправились в поход по всем парижским кафе и ресторанчикам, где есть бильярды, и недалеко от Нового моста им удалось напасть на след обоих приятелей - в течение нескольких месяцев они ходили сюда играть в бильярд. Однако все сведения о Теодоре ограничивались тем, что он сильно пьет и каждый раз, приложившись к стаканчику, машинально вытирает усы тыльной стороною ладони.
- Человек скромного достатка, одет скорей даже бедно... Платил всегда Трамбле. Полиция разыскивала Теодора в течение нескольких недель, но он оставался неуловим. И вот однажды Мегрэ пришла в голову мысль заглянуть в контору фирмы "Куврэр и Бельшас". Принял его мосье Мовр.
- Теодор? Да, один Теодор у нас действительно служил, только очень давно... Погодите... Он ушел от нас лет двенадцать назад... Я уверен, что он был знаком с мосье Трамбле... Этот Теодор - я могу выяснить его фамилию по картотеке - служил у нас рассыльным, и мы уволили его за постоянное пьянство и за то, что, напившись, он держал себя с недопустимой развязностью... Фамилию выяснили - Балар. Теодор Балар. Однако в меблированных комнатах Парижа и предместий никакого Балара обнаружить не удалось. Еще один туманный след: лет пять назад некий Теодор Балар несколько недель работал при карусели в балаганах на Монмартре. В один из вечеров, напившись пьяным, он сломал себе руку, с тех пор его там больше не видели.
Этот человек и субъект с пневматическим ружьем из отеля "Эксельсиор", несомненно, одно и то же лицо... Какой случай свел его снова с кассиром фирмы, где сам он служил всего-навсего рассыльным?.. Как бы то ни было, эти два человека регулярно встречались и играли в бильярд. Быть может, Теодор проник в тайну своего приятеля? Или догадался, что в доме на Привокзальной набережной спрятаны деньги? А может быть, друзья поссорились?
- Продолжайте наблюдение за набережной... И наблюдение продолжалось. Вскоре в сыскной полиции появилась дежурная шуточка:
- Что ты сегодня вечером делаешь?
- Стерегу канареек... Но именно это и привело к успеху. Однажды ночью в дом забрался долговязый худой человек с рыжеватыми усами и висевшей, как плеть, рукой. Он был похож на нищего калеку. Толстяк Торанс бросился на него сзади, и тот стал умолять, чтобы его не трогали.
Беднягой был Трамбле, беднягой оказался и его убийца. На Теодора жалко было смотреть. Он, видимо, уже несколько дней ничего не ел и, не имея приюта, скитался по улицам и набережным. Он догадывался, конечно, что за домом следят, поэтому он так долго и не решался в него проникнуть, однако под конец не выдержал.
- Тем хуже! - проговорил он со вздохом. - Ну да уж лучше так... Есть хочется, больше не мог... В два часа ночи он все еще сидел у Мегрэ в кабинете, поглощая стоявшие перед ним бутерброды и пиво, и с готовностью отвечал на все вопросы, какие ему задавали.
- Я, конечно, сволочь, сам знаю. А вот вы не знаете, как этот Морис скрытничал и юлил... Ведь ни разу не проговорился, что у него здесь на набережной дом есть... Не доверял... Играть со мной в бильярд - это пожалуйста, а насчет остального, тут он признавал только свои "козыри"... Это вам как покажется?.. Случалось, брал я у него денег взаймы, по мелочи, конечно, так вы бы видели, как из него приходилось вытягивать...
Может, я и погорячился, это верно... Я сидел без гроша... Надо было платить хозяйке за комнату... Тут он мне и сказал, что это в последний раз, что дураков, мол, нету и, кроме того, бильярд ему уже надоел... В общем, выставил меня, точно лакея какого-нибудь... Вот тогда я его и выследил, понял, какую он жизнь ведет, - и догадался, что здесь в доме непременно припрятаны деньги...
- И для начала вы решили его убить... - буркнул Мегрэ, затягиваясь трубкой.
- Это только показывает, что я не из корысти так поступил, а потому, что он меня обидел... Иначе я просто пошел бы на набережную, когда его там не было... Не меньше десяти раз обыскивали пресловутый дом самые опытные эксперты, и лишь когда год спустя его продали и никто не вспоминал уже об убийстве Трамбле, деньги, наконец, нашлись. И спрятаны они были не где-нибудь в стене или под паркетом, а просто-напросто лежали укромно в заброшенном чуланчике на втором этаже.
... Это был клеенчатый, туго набитый ассигнациями пакет, в котором оказалось больше двух с половиной миллионов франков. Услышав эту цифру, Мегрэ сделал быстрый подсчет - и все понял. Он сел в такси и вышел у павильона Флоры. - У вас имеется список лиц, получавших выигрыши Национальной лотереи?
- Полного списка нет, некоторые желают сохранить свой выигрыш в тайне - закон предоставляет им такое право... Вот, например, семь лет назад... Это был Трамбле. Он выиграл три миллиона. Он унес их с собой, крепко зажав под мышкой пакет с ассигнациями. И он никогда и никому не сболтнул о них ни словечка, этот не выносивший шума Трамбле, которому выигрыш открыл доступ к маленьким, но прежде недоступным для него радостям. "Бедняков не убивают..." И все же он был всего лишь бедняк, бедняк, убитый у себя на постели, где он сидел в нижнем белье и чесал на сон грядущий свои больные подошвы.

Страница:  « назад

Наверх