КУЛЬТУРА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

ПАМЯТНИКИ

Россия с особенной легкостью отказывается всегда от прежних заветов культуры. Весь Петербург полон ужасающими примерами. Далеко ходить не нужно. Для старины мы переживаем сейчас очень важное время. Об этом придется писать еще много раз.
Где бы ни подойти к делу старины, сейчас же найдете сведения о трещинах, о провале сводов, о ненадежных фундаментах. Кроме того, еще и теперь внимательное ухо может в изобилии услыхать рассказы о вандализмах перестроек, о фресках под штукатуркой, о вывозе кирпичей с памятника на постройку, о разрушении городища. О таких грубых проявлениях уже не стоит говорить; хочется смотреть на них, как на пережиток. Такое явное исказительство должно вымереть само: грубое насилие встретит и сильный отпор. После знаний уже пора нам любить старину и время теперь уже говорить о художественном отношении к памятникам. Пусть они стоят не величавыми покойниками, точно иссхошие останки, когда- то грозные, а теперь никому не страшные, ненужные по углам соборных подземелий; пусть памятники не пугают нас, но живут и веют на нас чем-то далеким, может быть и лучшим.
Что же мы видим около старины? Грозные башни и стены заросли, закрылись мирными березками и кустарником; величавые, полные романтического блеска соборы задавлены кольцом отвратительных хибарок; седые иконостасы обезображены нехудожественными доброхотными приношениями. Все потеряло свою жизненность; заботливо обставленный дедовский кабинет обратился в пыльную кладовую хлама. И стоят памятники, окруженные врагами снаружи и внутри. Кому не дает спать на диво обожженный кирпич, из которого можно сложить громаду фабричных сараев; кому мешает стена проложить конку; кого беспокоят безобидные изразцы и до боли хочется сбить их и унести, чтобы они погибли в куче домашнего мусора.
Так редко можно увидать человека, который искал бы жизненное лицо памятника, приходил бы по душе побеседовать со стариной. Фарисейства, конечно, как везде, и тут не оберешься.
Мы почитаем память близких покойных. Мы заботимся о достойном поддержании их памятников и всего им дорогого. Грех - если родные, близкие всем нам памятники древности будут стоять заброшенными. Не нужно, чтобы памятники стояли мертвыми, как музейные предметы. Нехорошо, если перед стариной в ее жизненном виде является то же чувство, как в музее, где, как в темнице, закрыты в общую камеру разнороднейшие предметы; где фриз, рассчитанный на многоаршинную высоту, стоит на уровне головы, где исключающие друг друга священные, обиходные и военные предметы насильственно связаны по роду техники воедино. Трудно здесь говорить об общей целесообразной картине, о древней жизни, о ее характерности. И не будет этого лишь при одном непременном условии. Дайте памятнику живой вид, возвратите ему то общее, тот ансамбль, в котором он красовался в былое время, - хоть до некоторой степени возвратите! Не застраивайте памятников доходными домами; не заслоняйте их казармами и сараями; не допускайте в них современные нам предметы - многие с несравненно большей охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей. Дайте тогда молодежи возможность смотреть памятники и она, наверное, будет стремиться из тисков современности к древнему, так много видевшему делу. После этого совсем другими покажутся сокровища музеев и заговорят с посетителями совсем иным языком. Музейные вещи не будут страшной необходимостью, которую требуют знать, купно, со всеми ужасами сухих соображений и сведений во имя холодной древности, а наоборот отдельные предметы будут частями живого целого, завлекательного и чудесного, близкого всей нашей жизни. Не опасаясь педантичной сути, пойдет молодежь к живому памятнику, заглянет в чело его и мало в ком не шевельнется что- то старое, давно забытое, знакомое в детстве, а потом заваленное чем-то, будто бы нужным. Само собой захочется знать все относящееся до такой красоты; учить этому уже не нужно, как завлекательную сказку схватит всякий объяснения к старине. Как это все старо и как все это еще ново. Как совестно говорить об этом и как все эти вопросы еще нуждаются в обсуждениях! В лихорадочной работе куется новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит эта гора - мышь. Я говорю это, конечно, не об отдельных личностях, исключениях, работы которых займут почетное место в истории искусства, а о массовом у нас движении. Не успели мы двинуться к обновлению, как уже сумели выжать из оригинальных вещей пошлый шаблон, едва ли не горший, нежели прежнее безразличие. В городах растут дома, художественностью заимствованные из сокровищницы модных магазинов и с претензией на новый пошиб; в обиход проникают вещи странных форм, часто весьма мало пригодные для употребления. А памятники, наряду с природой живые вдохновители и руководители стиля, заброшены и пути к ним засорены сушью и педантизмом. Кто отважится пойти этой дорогой, разрывая и отряхивая весь лишний мусор?
Верю: скоро к нашей старине придут многие настоящие люди. Кроме археологических учреждений будут задуманы общества друзей старины. Не скажем больше: "Все спокойно". Еще раз изгнать культуру мы, наконец, убоимся!
1903

ИЗ ПРОШЛОЙ И НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНИ РУССКОГО ИСКУССТВА

Доклад в С.-Петербургском Обществе Архитекторов
В прошлом году я уже имел случай в этом же собрании указывать на печальное положение многих наших памятников художественной старины; единственным следствием всех этих взываний и писаний что же было? - только получение писем из разных городов России с выражением сочувствия и с многими указаниями на новые разрушения и новую гибель памятников. Больше никаких последствий не было. Наши охранители старины в разговорах о самых ужасных разрушениях только пожимают плечами и, в лучшем случае, выражают сочувствие. И в этом чувствуется, как навсегда порывается связь наша с древностью; и отходим мы вперед или в сторону - затрудняюсь сказать.
В синодик прошлого сообщения можно прибавить еще несколько имен. Нынешнем летом мне пришлось видеть еще несколько обломков прошлого; я был на тихом верхнем плесе Волги в Калязине, Угличе и некоторых монастырях. Светлым впечатлением было пребывание в Калязине; там смывают новейшую плохую стенопись и бережно восстанавливают старинные фрески; фрески очень хорошие, в подбор лучшим образцам Ярославля. Я думал, что реставраторы и остановятся на смывке и бережно сохранят все вновь открытое, но меня испугали: мастера говорили, что нужно исправить некоторые пятнышки. Это страшно - уже многие вещи этими пятнышками запятнаны навсегда. Нашим мастерам не под силу проникнуть в сущность старого украшения.
В Угличе дело росписи обстоит худо: в церквах и монастырях остались небольшие уголки нетронутые. Поистине, замечателен там Воскресенский монастырь. Белой великой грудою развалился он среди зеленой площади; пережил и ограду, и кладбище. Ржавеет, расползается в трещинах. А мы ждем какого-то чуда самопоновления! Не шучу.
Мне приходилось говорить со сторожем. Он говорил: "У нас Владычица поновляется". - Кто же поновляет? - "А как кто? Она сама поновляется". - Как? - "А как временами краска пропадает, через год она сама начинает выступать". - В этих нехитрых словах было что-то бесконечно злое. Правда, лишь чудом можно спасти многие красоты нашей старины, нашего художества... Может быть вся чудная стенопись выступит со временем сама? Не знаю, а что и знаю, то почти в полной мере направлено против искусства. И что значат вздохи наши против бодрой деятельности исказителей? Воскресенский монастырь давно уже лишен прихода и отписан к духовному училищу; восстановить его трудно, так как на это потребуются громадные суммы. В теплой церкви за трапезной еще сохранились отличные царские врата, но около них все древнее уже истреблено и лишь малыми отрывками приходится выхватывать первоначальную красоту. Не хватает средств поддержать красивое, но испортить что-нибудь - на это средства всегда найдутся. И здесь, в проходе между теплой церковью и трапезной, сколком Белой Палаты Ростова сложили изразцовую печь. Сложили эту печку на проходе из церкви в трапезную и одною этою вставкою сразу погубили весь смысл конструкции превосходных храмин. С каким чувством работали наши предки, а теперь искажают именно все лучшие места их труда, и трудно уже приблизиться к картинам даже недалекого прошлого, даже XVII века.
Насколько трудно судить о былой картине древностей наших, можно представить по характерному происшествию с Саввин-Сторожевским монастырем под Звенигородом. Через Святые ворота, где проходил на богомолье Тишайший Царь, вы входите на большой монастырский двор: посреди его стоит древний храм Саввы. Царь и свита входили в громадную арку и потом выходили во двор в маленькие двери чуть не в 1,5 человеческого роста? Показалось мне это странным. Оказывается, что во времена Николая Павловича, когда монастырь пришел в запустение, вместо того, чтобы реставрировать нижний этаж, просто засыпали его землей. Пострадал этим эффектный двор монастырский, и первоначальный замысел создателя изменился.
Другой интересный памятник, который мне пришлось видеть, - Иверский монастырь на Валдае. Замечательное, красивое место на Валдайских озерах. И верится, почему Никон возлюбил это место, так близкое природе Севера. Легко можно представить, что строителем руководило непосредственное чувство любви к природе. Ничто не могло напоминать так Никону скит на северном озере, где выросла, окрепла и научилась мечтать и мыслить эта сильная душа. Свой монастырь он строил для себя, как заботливый хозяин. План выработан по образцу Иверо- Афонского монастыря, и сделано все хозяйственно и щедро. Опять приходится вырывать незначительные кусочки, где бы не очень бросалось в глаза позднейшее. Великолепен Никоновский корпус, выстроенный патриархом для своих остановок. Я хотел войти в него и меня поразили странные крики и шум; доброжелательный монах остановил меня: "Не ходите туда; там у нас Кавказ. Мытам прячем самых буйных и пьяных". Опять горестное совпадение! Именно в самом любимом уголке монастыря, где Никон проникался глубочайшими думами, именно этому дому придано теперь омерзительное назначение. Многое можно сказать о монастырях, но скучно перечислять все ужасы. Слишком мало можно указать отрадного. Можно, конечно, говорить и об ужасах, если бы это к чему-нибудь вело, если бы кто-нибудь в силу таких соображений возревновал о памятниках, и не казенным постановлением, а могучим призывом к общественному мнению, которое одно только и может охранить наши святыни. Но ничего подобного не слышно. По-прежнему стыдно подумать и о Западе, и с Востоке. Старина в Германии и в других странах; в чем сравнится она с нашим сплошным несчастьем! В наших специальных кругах, я знаю, некоторые готовы помочь, но дальше маленького специального круга везде равнодушие, и нет такого ругательства, нет такой мольбы, чтобы двинуть льды эти. Чем же это объяснить?
И вдруг предо мной вырос страшный призрак: да ведь нами вовсе утрачивается значение искусства. К искусству мы стали относиться, как к чему-то другому, как к науке, может быть, или чему другому, но не как к искусству относились в древности, когда оно действительно входило в самую глубину жизни, чувства, верований, т. е. всего, что утрачено нами. И из этого следуют наши беды искусства, и в таком положении мы долго оставаться не можем. Вместе с этим мелькало оправдание; может быть мы в медленном шаге не дошли до такого развития, может быть, мы идем правильно и это все впереди? История и примеры других народов только быть может зовут нас вперед и оглянуться нам некуда. В этой надежде захотелось оглянуться назад, и вспомнил я скромные строки Стоглава, Соборные постановления и указы Тишайшего Царя, и почувствовал, что и здесь нет нам оправдания. Наши цветы искусства растут не от этих красивых корней. Не буду пересказывать старинные строки. Не нарушу прелести старинного письма. В степенном слоге нельзя выкинуть ни строчки, ни буквы, так они характерны, так образны. Каким же хочет видеть Стоглав художника? "Подобает быть живописцу смиренну, кротку, благоговейну, не празднослову, не смехотворцу, не сварливу, не пьяницы, не грабежнику, не убийцы, но ипачеж хранить чистоту душевную и телесную со всяким опасением; не могущим же до конца тако пребыти по закону женитесь и браком сочетатися и приходите ко отцем духовным и во всем извещатись и по их наказанию и учению жита в посте и молитвах и воздержании со смиренномудрием, кроме всякого задора и безчинства..." Какие строгие, суровые рамки, и что же взамен этого. "Аще которые нынешние мастера живописцы тако обещавшися учнут жити и всякия заповеди творити и тщание о деле Божий имети и царю таких живописцев жаловати, а святителям их бречи и почитати паче простых человек". Это утверждение красной линией проходит по всему Стоглаву. Каждый живописец, чтобы сделаться таким, должен пройти известную санкцию. "И аще кому открывает Бог такое рукоделие, и приводит того мастер ко святителю". Уже в то переходное время, когда мы оторвались от Византийского искусства, во время перехода к Северу, мы получаем известие о высоком положении художника и чувствуется желание повысить это положение. "Высшим духовным властям, архиепископам и епископам поручается везде испытывать мастеров иконных и избравшие кийждо их во всем пределе живописцев нарочитых мастеров да им приказывати надо всеми иконописцы смотрити, чтобы в них худых и безчинных не было. А сами епископы смотрят над теми живописцы, которым приказано и брегут таковаго дела накрепко... А вельможам и простым человекам тех живописцев во всем почитати".
Из того, что говорит Стоглав, можно подумать, что это все относится к иконописцам, но следует понимать, что так говорилось вообще о художниках. И понятие иконописца ни в чем не разнится от понятия художника. Посмотрите, какое к ним было отношение при Алексее Михайловиче, когда созданием иконного терема при дворце получилось как бы образование Академии, строго обставленной разными указами. Кроме разделения на жалованных и кормовых и на три статьи, иконописцы иконного терема разделялись по роду занятий на знаменщиков (рисовальщиков), лицевщиков (писавших лица), долицевщиков (писавших ризы и палаты), травщиков (пейзаж), златописцев, левкасщиков, терщиков. В круг занятий иконописцев Оружейной палаты кроме иконописи входило составление планов городов, рисунков для гравирования, работа для денежного двора, "а на кормовом дворе доски прянишныя писали и кадки яичные травами писали и столы травами писались, решетки и шесты, а также прорезные доски (для царевича), болванцы, трубы, печи" и т. д.; составление смет, сколько надо было материалу и сколько человек и во сколько времени могли окончить работу; прием красок, надсмотр за работами (хотя главный надсмотр поручался иногда стольнику и дьяку) и разбор новых иконников на статьи, и производство им испытания. Насколько ценились отзывы царских изографов, можно видеть из того, что при расписании Грановитой палаты Симон Ушаков с товарищами сказали, что "Грановитыя палаты вновь писать самым добрым письмом прежняго лутче и против прежняго в толикое время малое некогда; к октябрю месяцу никоими мэрами не поспеть для того: приходит время студеное и стенное письмо будет не крепко и не вечно". И работы начались на следующий год. Нет, это не подначальные серые иконописцы, а художники в широком смысле. Вот как в золотое время старого искусства заботились об уровне искусства и преследовали неискусных мастеров. Столичные иконописцы, имея пред собою образцы и учителей, могли не выходить из рамок, начертанных для живописцев еще Стоглавом и свято поддерживавшихся и впоследствии, но в захолустье весьма понятно, что художники не могли так строго соблюдать традиции, и подобные отступления доходили до сведения царя, вызывая его указы. "В 1668 г. стало ведомо Великому Государю, Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу..., что на Москве и его городах и слободах, и в селах, и в деревнях объявились многие (неискусные) живописный от неискусства воображение святых икон пишут не против древних преводов и тому их неискусному учению многие последуют и у них учатца, не разсуждая о воображении святых икон. А которые иконописцы начертанию и иконнаго воображения искусны и прежних мастеров иконнаго воображения преводы у себя имеют и от тех учение не при- емлют и ходят по своим волям, якож обычай безумным и во разуме неискусным. К тому же в некоторой веси Суздальскаго уезда, иже именуется село Холуй и того села Холую поселяне неразумеющие почитания книг божественнаго писания дерзают и пишут святые иконы безо всякаго разсуждения и страха, их же честь святых икон по божестенному писанию не первообразное восходит. А те поселяне от своего неразумия то воображение святых икон пишут с небрежением. И В. Государь, ревнуя поревновах о чести святых икон, указал отписать в патриарший разряд, чтобы Великий Господин Святейший Иосаф, Патриарх Московский и всея Руси, благословил и указал на Москве и во градех воображение святых икон писати самым искусным иконописцам, которые имеют у себя древние преводы и то со свидетельством выборных иконописцев, чтобы неискусен иконного воображения не писал, а для свидетельства на Москве и во градех выбрать искусных иконописцев, которым то дело гораздо в обычай, а которые неикусны иконнаго художества и тем воображение святых икон не писать. А которые иконописцы живут в Суздальском уезде в селе Холуй и тем иконописцам впредь воображения святых икон не писать же и о том и о всем послать грамоты из Патриарша разряду". Не подумайте, что иконописное дело застывало в мертвенном каноне и не было споров, как писать - нет, споры были. "Где указано лики святых писать смутно и темно? Кто посягнется юродству, будто темноту и мрак паче света почитать следует?..." Или: "Многие от (мастеров) пишут таковых же святых угодников, как и они сами: толстобрюхих, толсторожих, и руки и ноги, яко стульцы у кажнаго". Какое должно было быть проникновение и подъем при иконописной работе. Можно представить, какой был экстаз художника! Худо ли работали люди в таком экстазе, можно проверить только по нереставрированной живописи храма: впечатление остается высоким до сказочности. Насколько равномерно возрастали требования к искусству, интересно сопоставить предписание о письме икон Стоглавого Собора и Собора 1667 г.; из этого сравнения видно, насколько развилась жизнь и расширились задачи искусства. В постановлениях Стоглава читаем: "и с превеликим тщанием писать образ Господа Нашего Иисуса Христа и Пречистыя Его Богоматери и Святых пророков... по образу и по подобию и по существу, смотря на образ добрых иконописцев. И знаменовати с добрых образцов". Собор Алексея Михайловича требует: "... да (иконы) лепо, честно, с достойным украшением, искусным разсмотром художества пишемы будут, воеже бы всякаго возраста верным, благоговейная очеса си на тя возводящим к сокрушению сердца, ко слезам покаяния, к любви Божий и Святых его угодников, к подражанию житию их благоугодну возбуждатися и предстояще им мнети бы на небеси стояти себе пред лицы самых первообразных"... Когда я стоял в храме Иоанна Предтечи, Ярославля, вспомнились слова этого соборного постановления. Высокая атмосфера окружала это красное дело.
Можно много привести красивых примеров.
Можно указать на щедрое жалованье, которое получали живописцы, даже по дворянским спискам верстаемые. Как дорожили мастерами добрыми местные власти, как защищали мастеров цари и патриархи. Но как апофеоз высокого отношения к художникам прочитаем окружную грамоту 1667 года: "Яко при благочестивейшем и равноапостольном царе Константине и по нем бывших царех правоверных церковницы, велею честью почитаеми бяху, со сигклитом царским и прочиими благородными равенство почитания повсюду приимаху, тако в нашей царстей православной державе икон святых писателие тщаливии и честнии, яко истинные церковнаго благолепия художницы, да почтутся всем прочим председание художником да восприимут и тростию или пером писателем, да предравенстуют; достойно бо есть от всех почитаемыя хитрости художником почитаемым быти. Почтежеся образо творения дело от Самого Бога, егда во Ветхом завете повеле ангельская лица в храм си и под киотом завета вообразити. Приять честь в новой благодати от Самого Христа Господа, егда изволих лице свое на обрус Авгарю царю без писания начертати; почтеся от Святых Апостолов, ибо Святый Евангелист Лука святыя иконы писата. Почтеся от всея православныя кафолическая церкве, егда на седьмым Вселенском соборе иконам святым должное утвердися поклонение, почтеся и от ангел святых, ибо многожды сами святыя иконы Божием написаху повелением, яко во святой великой лавре Киево-Печерской, вместо иконописца Алимпия Святаго и иногда многащи. Непреобидимо и пренебрегаемо сие православное рукоделие и от начальствующих в мире во вся предтекшие веки бяше: не точию бо благородных чада, гонзающе празд- ножительства и бездельнаго щапства, многошарною любезно труждахуся кистью: но и сам ем златый скипетр держателем изряднейшая бываше утеха, кистию и шары различноцветыми художеств хитроделием Богу истеству подражати. Кто бе в древнем Риме преславный он Павел Емилий, его же похвалами вся книги историческия исполнишася: сей взыска в Афинах Митродора иконописца, крупно и философа, во еже бы научите юныя си кромешному преславных побед своих начертанию. Коль славный род Фабиев Римских сих праотец Фабий неменьшую похвалу стяжа иконною кистью, яко прочие мечем и копием острым. А гречестие премудрие законопологателие толь честно сие судиша быти художество яко же завет им положити, да никто от раб или пленник иконнаго писания вдан будет изучению, но точию благородных чада и советничий сынове тому преславному навыкнуть художеству. Толико убо от Бога от церкве и от всех чинов и веков мира почтеннаго дела художницы в ресноту почитаеми да будут; первое же чести им пристойныя место да имать знаменатель искуснейший та же иконописателие искуснейшие, потом прочию по своему чину. Сим тако быти хотящим в нашей православного царствия державе не изменно выну узаконяем и повелеваем подражающе узаконению благовернаго Государя Царя и В. Кн. Иоанна Васильевича, всея России Самодержца, в Стоглав воспоминаемому в главе 43, да о честных и святых иконех и конописателех вся вышереченная в сей грамоте нашей царстей ен преступно хранима и блюдома будут выну..."
Но Царские непреступные грамоты мы преступили и наше церковное искусство утопает в непросветных буднях: теперь большинство наших церквей наполняется случайными разнородными работами, которые, в лучшем случае, наполняют нас рассеянностью вместо проникновения, - это очень важное дело: теперь на очереди стоят серьезные религиозные вопросы, и отношение к религиозной живописи, которое теперь существует у нас, не может оставаться; требуется дать нечто более красивое, более ценное. Выход нужен. Посмотрите в древних храмах. Где вы найдете иконы древние, написанные в случайных тонах? Их писали разные лица, но как они умели объединиться в одной идее! Как они согласно расположили декоративные пятна! А у нас что же выходит? Иконная живопись самая распространенная, но ею занимаются от несчастья те, которые не имеют других заказов... С каждым днем растет число несчастных в искусстве; мы слышим о всевозможных резких проявлениях: кто-то застрелился, кто-то повесился... Это, конечно, отдельные факты, без которых искусство не может прожить, но в настоящее время эти случаи увеличиваются через меру. Художественная промышленность? Казалось бы, при таком несчастном положении искусства не в нее ли уйти? Но и ее положение остается невыясненным; многие занимающиеся ею не понимают значения художественности: мы даже стремимся создать особое сословие художественных промышленников и создаем какую-то обидную недосказанность в этом сословии..., но прерываю. Хотя я и предупреждал нашего почтенного председателя, что, показывая этюды, буду говорить об очень старом во всех отношениях и хотел бы видеть все сказанное давно уже использованным большою публикою, но боюсь, как бы в этих сетованиях не перейти опять к бесцельным жалобам. Если меня спросят, что в данную минуту следует сделать в нашей жизни искусства? Я не знаю; верней - не смею надеяться на обновление нашей художественной жизни. С чего видимого начать? Может быть следует прежде приняться за наши периодические выставки, которые, кроме немногих жизненных - Союза и молодых товариществ, пришли к полному безразличию. Может быть нужно хотя бы отчасти вернуться к тому времени, когда спокойно, любовно творили, как примитивы, сознавая проникновение искусством, его интимность. Нужна художникам возможность развернуться и в широких декоративных задачах.
Как ни странно, современный Запад ближе к старой Руси, чем мы в настоящем нашем положении: там чувствуется потребность искусства государством, а у нас нет и намека на это. Если бы у нас захотели украсить какие-нибудь общественные здания, университет, думу, суд и т. п., если бы художники предложили это сделать даже даром, то и тут, вероятно, поставят такие условия, что художники будут готовы лучше приплатить. лишь бы отказаться от своей непростительной затеи. Но перемена предстоит: так равнодушно, так мертво нельзя относиться к искусству, как относится к нему теперь наше общественное мнение. Мне говорят, что теперь не время об этом говорить, что минута неудобна, когда общие интересы так далеки от искусства. Но ведь война и смута пройдут, и с особой яркостью выступят мирные интересы и интерес к искусству будет самый большой. И к этому времени нужно близким искусству выяснить всю боль дела и подготовить общественный голос. Нечего говорить, как велика при этом могла бы быть задача общества зодчих. При ясном сознании такой задачи, при хотя бы некоторой преданности искусству, зодчие, входя в будни обстановки, могли бы дать толчок общественному мнению. Но, ужасно сказать, далеко назад отступает общественное мнение и разрушением зданий Московского Университета, и созданием дома Елисеева на Невском Петербурга, и тысячами примеров, о которых должно быть не только "Слово", но "и Дело". Об этих вопросах, как бы они ни были, к стыду, общеизвестны, необходимо говорить и писать. А если кто-нибудь найдет возможным убедить меня, что дело нашего искусства вовсе не так плохо, скажу искреннее спасибо. Мне, художнику, много приятнее говорить о торжестве искусства, нежели о его несчастье. И старая Русь не должна быть нам таким сплошным укором.
1905

ИВЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ

Как на Севере зеленоватое старое озеро. Причудливое плечо; длинные рога - мысы, глубокие заливы. Волны стучатся по борту, холмами, оврагами, перелесками убегает берег, светлая озимь разбросалась узором, красивы изумрудные краски. Закрывают даль темные релки хвои. Темная, опаленная хвоя; целый бор! Стеной стоит по островам. Много островков. Крестами высятся макушки елей. Светлая кайма берега. Тихий залив. Серое небо. Белые стены монастыря. Грудой белых строений. Синие главы. Красные и зеленые шапки на башнях. Точно Север. Точно Анзерский скит. С Севера пошла дорога Никона и вернулась на Север. Севером сложились его твердые думы. Широким северным шагом шел он и глаза толпы были ему, как глаза чащи. Северный ветер приносил ему свежесть и обновление. На Валдайском озере увидал Никон кусок Севера. По- прежнему подумалось ему: опять крепли мысли под советы елей и бурунов. Никон любил это озеро. Уезжая из построенного им монастыря, "отходя тоя честные обители, много жалив, яко Адам райские доброты лишаяся: бе бо всеми любимое место, понеже красно зело".
По плану Афонского монастыря Иверя строен монастырь на Валдае. Приятно здесь не тем, что теперь есть. Приятно подумать путем строителя Никона. В основу здания легла любовь к природе. Этому верится. Этим прощается многое испорченное теперь, этим не замечается многое казенное благолепие. Испорчено много. Погибла вся живопись. Есть отдельные иконы и очень красивые, но и то большинство подчищено. Искажены части многих строений. Вклеились новые хозяйственные постройки. Появились даже палисадники и куртины с фигурами битого кирпича. С трудом можно очистить основу. Но все-таки хорошо.
Все-таки остаются следы 1657 года. Тогда был закончен каменный соборный храм и начала работу типография. Вокруг пятиглавого собора крытая паперть. На полу истертые плиты над могилами игуменов и иноков. По стенам собора несомненно была хорошая живопись. Теперь грубо расписаны угодники. Высокий пятиярусный иконостас. Золотой. Иконы отличного письма, но кое-где уже тронуто. Прочищены фоны и небеса. Отношение фона к изображению все еще не ясно нашим исказителям. За правым клиросом икона Иверской Богоматери. Копия со знаменитой Афонской иконы. Красиво известие о написании этой копии. Афонского Иверского братства иноки так известили царя Алексея Михайловича: "Собрав всю братию, 365 иноков сотворили есьма великое молебное пение, с вечера и до света и светили есьма воду со св. мощами и св. водой, обливали чудотворную икону Пресвятой Богородицы старую Протатскую и в великую лохань ту св. воду собрали и собрав паки обливали новую цку, что сделали всю от кипарисова дерева и опять собрали ту св. воду в лохань и потом служили Святую и Божественную литургию с великим дерзновением. И дали ту св. воду и св. мощи иконописцу... Романову, чтобы ему, смешав св. воду и св. мощи с красками, паписати Св. икону. ... Иконописец токмо в субботу и воскресенье употреблял пищу, а братья по дважды в неделю совершали всенощные и литургии". Красиво. Если бы и в наших религиозных живописцах было то же тщание и любовь к делу. Опять бы вернулся чудный колорит и смелая убедительность старого письма. Создание иконы под старинные напевы молитв, среди грозных древних ликов, среди бархата стенописи. Какой подъем! Какое проникновение должно быть. С боку крытой паперти собора - ризница. Там прекрасное Евангелие 1681 года, украшенное финифтью. Есть несколько облачений, крестов и чаш времени Никона.

СПАС НЕРЕДИЦКИЙ

Синодик погибшей старины вырастает.
Показали снимок незнакомой церкви. "Откуда это?" "Вот вам любимый Спас в новом виде". Сделался некрасивым чудный Нередицкий Спас. Нынче летом его переделали. Нашли мертвую букву Византии, отбросили многое, тоже веками сложенное. На пустом берегу звеном Новгорода и старого Городища стоял Спас одинокий. Позднейшая звонница, даже ненужный сарайчик пристройки, даже редкие ветлы волховские, все спаялось в живом силуэте. А теперь осталась Новгородская голова на чужих плечах.
Семь лет назад писал я о будущей реставрации Спаса. В 1904 году дошли вести, что Спаса обезглавят, и я писал: "Ужаснутся мужи Новгородские, если на любимом святочтимом Спасе засверкает новенький византийский котелок". Кора времени миновала главу; опустилась на плечи. Ободраны милые Северу четыре ската крыши; вызваны на свет уже чуждые нам полукружные фронтоны. По карнизам появились острые сухарики. Откуда они? Зачем? Кто их навязал реставратору вопреки чутью художника? Даже карнизик барабана главы усеяли эти ненавистные острия.
Зачем полумеры? Отчего пощадили главу? Почему не перекрыли ее византийским фасоном? Зачем не снесли позднюю колокольню? Если во имя буквы нарушать вековую красоту, надо сделать это обстоятельно, во всем пределе изуверства. Достанем из пыли греческий клир. Перешьем из саккоса Адриана портище Алексея Михайловича. Спешите, товарищи, зарисовать, снять, описать красоту нашей старины. Незаметно близится конец ее. Запечатлейте чудесные обломки для будущих зданий жизни.
1906

БЕЗОБРАЗИЕ

Записные листки художника. XVII
Архиерей некий увидал во сне храм Василия Блаженного. Проснувшись, запамятовал и вообразил о сонном откровении к созданию храма Воскресения. Все прочие проекты были отвергнуты и "сонное видение" восторжествовало. Такова легенда. И у нашего времени есть легенды. Сколько красивого можно было предполагать под лесами этой долгой постройки! - целые два десятка лет можно было заблуждаться. Наконец, начали снимать покрывала. Начало обнаруживаться механическое собирательство частей Василия Блаженного, храмов ростовских, ярославских, борисоглебских. Гора бирюлек! Сборище бесвкусное, лишенное чувства меры прекрасных строений древности. К чему еще одно посмеяние над стариною? Зачем пестрый вывоз всем, кому близко красивое древности? Мимо без пользы проходят страшные уроки ложно- русских строений... Внутренность храма должна быть также поразительна; закреплена навеки мозаикой. Бедные мозаичисты! Бедный красивый материал. Ходили невероятные слухи. Слышали мы, что Васнецов и Нестеров представлены в храме только отдельными внешними пятнами и плохо освещенными образами иконостаса. Врубель, давший прекрасные вещи в Кирилловском монастыре и во Владимирском соборе, не был приглашен к делу. Рябушкин был рассыпан по мелочам и рассеян соседями. Затем второстепенные, но правоверные: Харламов, Афанасьев... Много работы было сделано Бодаревскими, Беляевым, Поляковым, Отмарами, Киселевыми, Порфировыми и проч. Наконец, прошел еще один нелепый слух, будто бы строитель Парланд не удовольствовался постройкой, орнаментами и первою ролью в главном управлении; будто бы с ним что-то случилось и он заставил делать мозаику по своим собственным эскизам. Мало того: поместил ее на видных местах, недалеко от алтаря. Такое сообщение показалось уже просто дурною шуткою. Но все эти невероятия оказались правдою. Собрание этих "шуток" оказалось выше всяких слов. У нас на глазах сделалась подавляющая пошлость. Крохи хорошего были раздавлены массою откровенного оскорбительного безобразия. Но Парланду все-таки было мало. Он нашел, чем довершить. Он выдумал вставить в окна синие стекла! Золотая мозаика дала зеленые, лягушечьи эффекты. Фольга с хлопушки! Четырехдневный Лазарь, - но кто воскресит его? Пол из мрамора, мрамор на иконостасе, вставки из полудрагоценных каменьев, серебро и золото. Из-за роскоши материала глядит убожество духовное. Господа члены комиссий, господа участники! Торопитесь подать особые мнения; торопитесь выяснить ваше отношение к постройке. Близится срок открытия храма и приговор всех культурных людей прозвучит над всеми, кто стоял близко и потворствовал безобразию.
Леса теперь убраны. Теперь ясно видно все, что долгие годы было прикрыто лесами, приличиями и условностями. Все ясно. Ясно, каковы были затраты; ясно, что можно требовать от этих затрат. Храм всем доступен; берегитесь не считаться с красотою святыни, берегитесь превратить ее в арлекинаду. Это безбожие отзовется глубоко. Еще не поздно разбить синие стекла, еще можно кое-что убрать, еще можно вырубить из стены рукоделия самого Парланда... У причастных к делу даже не может быть успокоения, что их обвиняют новаторы, с которыми можно и не спорить. Обличают их Нерушимая стена, св. Марк, Равенна, вся сокровищница Божества. После всех исканий, после новых погружений в красивое, после взрыва религиозных вопросов последнего времени невозможно без ужаса думать о новом уродстве в искусстве. Не давайте же, наконец, таких страшных свидетельств суду истории.
1906

ВОССТАНОВЛЕНИЯ

Записные листки художника. XXV
"Всякий предмет, естественно, умирает. Художественное произведение тоже имеет свою смерть - оно разрушается". Если память не изменяет, так где-то сказано; а может быть в этой форме и не сказано. В старину фрески и мозаики просто замазывали или покрывали новым - лучшим или часто худшим. Мы делаем так же, но кроме того мы усовершенствовались и стали приготовлять мумии-чучела не только из людей и животных, но и из всяких предметов.
Таким способом временно "спасено" многое в искусстве; приделано множество рук, ног, даже голов к чуждым телам; негодными красками и черными лаками "оживлено" великое число картин, да еще по нескольку раз иногда; при хорошем знании можно всегда изобрести недостающее, смутное. Кисть сохранителей прошлась почти по всем фрескам; их даже снимают со стен и переводят на доски. Сколько тщательно расписанных мумий! Сколько мертвых останков! По искривленным, засохшим губам угадайте улыбку; в темной бесформенной массе - движение; в сломанных суставах - мягкость и гибкость. И сколько восстановителей трудится; в рвении выдумывают новые банки консервов. Один Вазари, холодный, сколько потрудился над работами предшественников.
И смерть все-таки приходит, чтобы ввести новую жизнь. Но мумии не оживают, они только напоминают, и бесчисленные с них копии только продолжают это дело ошибок.
Всякая почва по-своему сохраняет предметы, так и время разными путями разрушает художественные вещи. Съедает - одни; туманит - другие; чернит - третьи; ломает, изгибает, коверкает и украшает. Иногда трудно отделить работу людей от создания времени. И все такие случайности часто ложатся в основу толкований, и около искусства, около радости красок и линий накопляется многое мертвое, ненужное. Некрологи принимаются за подлинные слова умерших. Сколько фресок лучших, самых лучших художников, сколько картин и статуй превращено в мумии, а инвентари выдают их за живое. Бесчисленны погибшие линии архитектуры. Пропали формы; очерствели, потухли настоящие краски. Что чувствуют их создатели, если мысль их еще близка миру?
Около стен и под куполами устрашающе стоят гильотины искусства - подмостки реставраторов; на колесах, громоздкие, закрытые со всех сторон, - за ними погибает искусство. Глубина настроения, прелесть случая вдохновенья покрывается удобопонятным шаблоном, по все правилам восстановителей. Не изгоним их, они очень почтенный для них есть большое дело: поддержите остатки ветхой жизни; закройте от света слабое зрение; сохраните теплоту воздуха для старого тела; удалите колебания; наконец, снимите пыль и грязь, но беда коснуться духа вещи, повредить ее эпидерму. И не раскрашивайте мумии; костяки не склеивайте, по ним узнаем только длину и ширину тела. Ко всему ложному в представлении нашем неужели будем прибавлять ложное бесконечное? Неужели музеи будут уже не темницами, но кладбищем искусства?
Была и будет смерть, и бороться с нею бессильно; тем больше ее торжество.
1906

РАЗРУШЕНИЕ

Записные листки художника. XXVI
Повторяю.
Незаметно разрушится красота нашей старины. Разрушится среди "попечений" и "забот" о ней. Разрушится под кровом новых охранительных постановлений, под "защитой" науки. Окончательно запишутся заново, поновятся остатки фресок. Будут разобраны многие стены; будет надстроено, перекрашено, изменено все, что ненавистно мертвому духу исказителей. Будут придуманы ласковые отговорки. Иногда исказители даже признаются, что сделанное ими не хорошо, но ужасное создание все-таки останется в испорченном виде; в таком признании высшая мера презрения.
Страшно!
И мы будем свидетелями. И последующие смело могут говорить о бессилии нашем охранить красоту. Могут смеяться о нетронувших сердца траурных строках наших. Только твердить, твердить для себя мы можем. Страшно!
Наложили мертвую маску на Нередицкого Спаса. Испортили живопись Ивана Предтечи в Ярославле. Нынче летом испортили. Три года назад я писал: "Недавно узнал, что это дело в руках археологической комиссии, и живопись храма останется неприкосновенна. Слава Богу!" Но все это неверно. Нельзя было верить, непростительно. "Мы скудно сознаем, что перед нами не странная работа богомазов, а превосходнейшая стенопись". Прошлым летом заправили живопись Предтечи. Обаяние бархата общего тона пропало, говорят. К чему нужно было кроме трещин заправлять всю живопись? И где горячий протест археологической комиссии, если бы такое дело начали без нее, стороною?
Еще грустная история дворца в Батурине. Построен при Елизавете Петровне гетманом Разумовским. До прошлого года состоял из трех частей: великолепный корпус в середине и два крыла; место красивое - берег реки. Здание находится в инженерном ведомстве. Причт местной церкви в 1905 году просил разрешения безвозмездно разобрать дворец на постройку церкви, и Киевский Военно-Окружной Совет признал это ходатайство заслуживающим удовлетворения. Но Главное Инженерное Управление вспомнило про археологическую комиссию и запросило ее. Комиссия не согласилась с Киевским Советом и Инженерное Управление предложило комиссии принять дворец в свое ведение. На поддержание дворца нужно 4100 рублей, да содержание сторожа. Теперь археологическая комиссия зловеще просила Академию Художеств командировать учеников для зарисовки и снятия чертежей дворца. Последняя исповедь перед казнью может быть? Последнее свиданье?
Недавно у архитекторов-художников Карпович читал доклад о разрушении старого Петербурга за последние годы. Какой унизительно печальный перечень поломок, пристроек, подкрасок... Рост разрушений поражающий. Точно объявлен между ведомствами конкурс на искажения. Запишите имена разрушителей.
1907

ЗАПИСНЫЕ ЛИСТКИ ХУДОЖНИКА. XXVIII

По поводу моего "записного листка", озаглавленного "Разрушение", мне пришлось выслушать несправедливые укоры. Мне говорили, что я нападаю на деятельность археологической комиссии вообще. Неверно. Я знаю: в комиссии работают и люди почтенные в деле археологии - А.С.Спицын, Б.В.Формаковский... Близки комиссии и такие выдающиеся ученые, как Н.П.Кондаков, гр. А.А.Бобринский, И.Я.Смирнов, М.И.Ростовцев и др. В моих заметках я говорил лишь об отдельных действиях отдельных членов комиссии.
Среди этих действий, к сожалению, не забывается и недавний "ответ" г. старшего члена комиссии на статью М.И.Ростовцева (статья была напечатана в газете "Страна", ответ - в "Новом Времени"). В своем "ответе" г. старший член вялым тоном ненужно умалял деятельность комиссии и смирился перед безнадежностью защиты старины от вандализма. "Все спокойно" - сказали нам.
"Но погибает древнее искусство. Памятники расхищают; их охраняют мало; их изучают и берегут мало; не забота и любовь окружают их..." - нервно сказал профессор Ростовцев.
"Все спокойно" - ответил старший член археологической комиссии. "Надо примириться; нельзя ожидать лучшего; из-за положения древностей не стоит сердиться" - в сонном покое пояснил "старший".
Страшный ответ; в нем нет отчаяния неверия; в нем нет сознания неожиданного падения; в нем нет призыва к бодрым, любящим, сильным... Это не все, разумеется. Неоднократно я указывал на "действия" археологической комиссии и менее пассивно прискорбные. Между прочим, по поводу того же "записного листка", многие укоряли меня, почему я так коротко отозвался о прискорбной реставрации Нередицкого Спаса. Хотя я писал об этой реставрации подробно раньше ("Зодчий", "Золотое Руно"), может быть надо еще раз повторить самое главное.
Я обвиняю лиц, перестроивших Спас, в том, что, сохранив прежнюю главу, они переделали плечи храма, не увеличив его общих пропорций открытием старых фундаментов. Этим придана храму небывалая для него случайная форма. Обвиняю в том, что был приделан новый карниз, который, если и был прежде, то, конечно, вовсе не в таком отвратительном сухарно-инженерном виде. Обвиняю в том, что вся внешность Спаса перестала быть вековым созданием; точно мертвая рука сгладила все извилины и неровности мастерства, столь важные в древних строениях. С точки зрения красоты внешность Спаса стала ненужною. А что нам древность без вечных слов красоты?..
Нет, пусть нас мало, но мы не хотим заупокойного служения красоте древности. И есть у нас вера в успех. Мы знаем про спасенный Ростовский Кремль, доведенный "спокойными ответами" до публичной продажи. Мы знаем блестящие частные собрания, приносимые в дар стране, несмотря на все нелепые препятствия. Мы знаем, что "малое число" вырастает мгновенно, но вырастает именно там, где нет "спокойных" ответов. Говорю доброжелательно...
1907

ЗАПИСНЫЕ ЛИСТКИ ХУДОЖНИКА. XXIX

По отношению ко всякому значительному памятнику старины нельзя понятие реставрации разуметь иначе, как поддержание. Конечно, да. Могут ли быть универсальные правила для такой "реставрации"? Конечно, нет. Каждый случай требует своего особого обсуждения. Это обсуждение вовсе не произвол "вкуса". Складывается оно из самого точного взвешивания всевозможных исторических и художественных соображений. Не "вкусом" обусловлена точность этих весов, а вдохновенностью убеждающего проникновения и знанием творящим. Чувствуете ли бесконечную пропасть между знанием творящим и знанием мертвящим?
Не "вкус", а чутье, проверенное знанием, подсказывает и острые границы, отделяющие инженерный остов сооружения от остатков его художественности, хотя бы проявленной мастером вполне безотчетно. Основы сооружений могут быть использованы для достройки; в особенности, если зодчий, полный "чутья", показывает при дальнейшем строении точную границу бывших, уже утративших форму остатков. Но художественность неприкосновенна, и там, где виден еще слад художника- украшателя, там всякая достройка может лишь портить заветы времен. В Овруче, на месте известных развалин храма, строится новый храм, причем А.Щусев, полный уважения к древним останкам, при надстройке показывает на всех стенах точную границу развалин, отступая в новой кладке на один кирпич от прежних оснований стен. В этом сказалось тонкое "чутье" А.Щусева. Можно ли смотреть на "постройку" в Овруче, как на "реставрацию"? Конечно, нельзя. Можно смотреть только как на новый храм, возникающий на староосвященном месте, по древнему плану.
Среди многообразных случаев наших "реставраций" постройка в Овруче является примером того, что может и должно быть обсуждаемо лишь как вновь сооружаемое художественное целое. Но вот стоит Коложская церковь около Гродно... Остались от нее не бесформенные остовы стен без всяких ближайших сведений; в ней еще виден слад украшателя, и о ней мы знаем - она была устроена с особенным великолепием, и следы его еще обозначались в XVIII столетии, как говорит Игнатий Кульчинский в своем инвентарном описании Коложи 1738 года. Кроме изразцовых настенных украшений, еще сохранившихся, мы знаем о фресках, об остатках богатого иконостаса; знаем об оконных свинцовых переплетах; знаем о покрытии крыши и купола цветною, глазурованною черепицею. Своды храма уничтожены только при осаде Гродно Карлом Двенадцатым. Все это еще так свежо и в то же время уже неосязаемо, невосстановимо...
Если Коложской церкви суждено "поддержание", то в каких формах выразится оно?
1907

ВОССТАНОВЛЕНИЯ

При министерстве внутренних дел кажется начнет заседать комисссия по выработке положения об охране памятников старины. Трудное и высокое дело - найти формулу защиты лучших слоев бывшей культуры. Некоторые члены комиссии могли бы быть прекрасными хранителями старины во всем ее художественном понимании, но удастся ли им повлиять на коллегиальное решение и установить почти немыслимую букву закона - весьма неизвестно. Результатом трудов комиссии могут быть точные списки памятников старины, прекрасно редактированные правила, широкие циркуляры от министерства по всем областям и губерниям... Но чем зажжется в сердцах толпы горячее стремление оградить красивые останки от разрушения? Каким пунктом правил может быть разъяснено всем народным массам, всем городским хозяйствам, что в разрушении памятников понижается культура страны? Разойдется комиссия; в чьих же руках останутся прекрасные правила? В чьих портфелях потонут циркуляры? В каких шкафах будут погребены точные и длинные списки старины?
Будет ли комиссии предоставлено полное право также назвать людей, полезных такому сложному художественному делу? О памятниках старины теперь много пишется. Боюсь, даже не слишком ли много. Как бы жалобы на несчастье памятников не сделались обычными! Как бы под звуки причитаний памятники не успели развалиться. Правила, правда, полезны для охраны старины, особенно сейчас, когда многие остатки древности дошли до рокового состояния; но еще нужнее наличность людей, наличность настоящей преданности и любви к делу.
Помню значительное по смыслу заседание Общества Архитекторов, посвященное несчастливой реставрации Нередицкого Спаса в Новгороде. Помню, как оплакав Спаса, начали мечтать о возможных правилах реставрации и кончили утверждением, что каждая реставрация есть своего рода художественное произведение. Каждая реставрация требует, кроме научной подготовки, чисто творческого подъема и высокой художественной работы. При этом покойный Н.В.Султанов, человек большой культурности, выразился совершенно определенно, что обсуждать реставрацию на основании общих правил нельзя и что каждый отдельный случай требует своего особого обсуждения. Всем было ясно, что имеет значение не то, каким путем будут обсуждаться реставрации, но кто именно будет это делать.
Слов нет, на предмет обсуждений очень хороша коллегия. Но главное несчастье коллегии в том, что она безответственна. Вспомним разные неожиданности закрытых баллотировок; вспомним, как никто из членов не примет на себя произошедшей досадной случайности. Процент случайностей в коллективных решениях прямо ужасен. Вся ответственность тонет в многоликом многообразном существе, и коллегия расходится, пожимая плечами и разводя руками. В коллегиальных решениях отсутствует понятие самое страшное для нашего времени, а именно: ответственность личная, ответственность с ясными несмываемыми последствиями.
Личная ответственность необходима. Начинателю - первый кнут и первая хвала. И можно найти таких людей, которые имеют силы и мужество принять высокую ответственность охраны заветов культуры, памятников старины. Имеются люди, нужные для разных видов древности. Если есть поборники красоты старины, то кто же будет их слушать и слушаться? Какими путями можно проникнуть в душу "обывателя", для которого памятник есть только старый хлам? Какими ключами открывать душу ста миллионов людей? Полные непростительных мечтаний еще недавно рассказывали мы "повести лирические".
Мы говорили: "Россия с особенною легкостью всегда отказывается от прежних заветов старины. Пора уже понять, какое место занимает старина в просвещенном государстве. Пусть памятники стоят не страшными покойниками, точно иссохшие останки, никому ненужные, сваленные по углам соборных подземелий. Пусть памятники не пугают нас, но живут и вносят в жизнь лучшие стороны прошлых эпох. Вольно смотреть, как памятники теряют всякую жизненность; любимый, заботливо обставленный дедовский кабинет обращается в пыльную кладовую храма. Мы почитаем близких покойных. Мы все-таки заботимся почитать их памятниками; некоторое время мы желаем поддержать памятники и все принадлежащее нашим близким покойным. Неужели не ясно, что памятники древности, в которых собралось все наследие былой красоты, должны быть еще более близкими и ценными в нашем представлении?
Если душа семьи еще жива в нас, то неужели душа родовая уже умерла совсем? Неужели все соединяющая, всеобъемлющая душа земли не подскажет народам значение наследства старины? Это не может быть; национализм, правда, не осилил задачу значения древности, но душа земли, более глубокая, нежели дух наций, имеет силы отстоять свои сокровища - сокровища земли, пережившей многие народы. Не в сумерке темниц должны памятники доживать свой век; они должны светить всей праздничной жизни народа.
Дайте памятнику то "чистое" место, которое он имел при создании, и к такому живому музею пойдет толпа. При оживлении памятников оживут и тысячи музейных предметов и заговорят с посетителями совсем иным языком; они сделаются живыми частями целого увлекательного и чудесного. Не опасаясь педантичной суши, пойдет молодежь к дедовскому наследию; полная надежды, заглянет она в чело его и мало в ком не шевельнутся прекрасные чувствования раннего детства, потом засыпанные чем-то очень "нужным". Около старины нужны чуткие люди. Кроме учреждений "археологических", должны появляться общества друзей старины. Верю, что такие общества народятся скоро.
Городскому Управлению Новгорода, где есть очень богатые промышленники, скажем словами одной моей старой статьи о старине: "Добрые люди, не упустите дело доходное. Чем памятник сохраннее, чем он подлиннее - тем он ценнее. Привлеките к памятнику целые поезда любопытствующих. Бог да простит вас, извлекайте из памятников выгоду, продавайте их зрелища, сделайте доступ к ним оплаченным. Кормите пришедших во имя древности, поите их во имя старины, зазывайте небылицами красивыми, украшайте каждое место легендами (издатели, слушайте!), громоздите эпизоды любовные, устрашайте рассказами жестокими, распаляйте богатствами грабежными, торгуйте, продавайте и радуйтесь! Освяти, отче, средство! Обложите памятники арендами, запирайте от проходящих затворами, берегите их честно и крепко, как бумаги процентные. В памятниках вложены капиталы великие; в умелой руке в большом барыше пойдет памятник; опасны дела торговые, а памятник, что вино, чем старее, тем ценнее! Чем до сердца доходчивее, тем и думайте; но старину сберегите".
1908

НЕБЛАГОПОЛУЧНОСТИ

Во Пскове сейчас - две неблагополучности. Первая: погибает знаменитая стенопись Мирожского монастыря. Вторая: Ф.М.Плюшкину предлагают продать его собрания за границу. Стенопись собора в Мирожском монастыре отваливается хлопьями. При самом легком прикосновении отскакивают большие куски живописи. Виновата, конечно, сырость. Но почему ее не устранили во время недавней "реставрации" храма? Наконец, почему целые долгие века сырость щадила фрески? Изменились ли какие-нибудь условия храма? Изменилось ли отношение? Переделаны ли фундаменты? Является целый ряд вопросов. Но самый важный из них: как спасти живописные части, которым еще не угрожает разрушение? После последней реставрации времени прошло слишком мало, а последствия вышли слишком большие. От старого Пскова остается очень мало памятников. После второй реставрации не придется ли вычеркнуть Мирожский храм навсегда из числа примечательностей?
Во Пскове был П.Покрышкин; конечно, он поторопился сделать для храма что- нибудь полезное и в художественном отношении обойдется с этим памятником лучше, нежели с Нередицким Спасом. Хотя уже трудно сейчас исправить случившееся, но следует всеми силами сохранить единственные фрески древнего Пскова.
Надо сохранить для России и собрания Плюшкина. Не буду перечислять ценность этих коллекций; людям, близким художественной старине, известно, что собрал Ф.М.Плюшкин за 30 лет собирательства. Вспомним редчайшие монеты: псковские, удельные, петровские, екатерининские. Вспомним масонский отдел собраний: ордена, ассигнации, ритуальные предметы. Прекрасны экземпляры народных уборов всего Псковского края. Любопытны серебряные вещи из изборских кладов. Миниатюры часто исторического значения и в особенности для местного округа; гравюры; лубочные картины; фарфор подчас очень интересных марок. Наконец, священные предметы, курганные находки... Несколько дней необходимо, чтобы подробно смотреть все собранное 30-летним упорным трудом. И, конечно, наш старейший край сносил свои достопримечательности под одну кровлю не для того, чтобы материалы жизни Пскова разлетелись по далеким иностранным музеям. Мы уже допустили вывоз многих ценных русских собраний... Повторять ли, что с каждым днем такое допущение становится непростительнее? Какие могут быть возражения против собраний Плюшкина? Самое ближайшее возражение - это то, что наряду с предметами первоклассного значения комнаты собирателя заставлены вещами ненужными. Но не следует забывать, что собирательство Плюшкина представляет известную летопись жизни Пскова. Плюшкин принял совершенно верный принцип областного коллекционера. Он принимает все, что ему приносят. И только в силу этого принципа к Федору Михайловичу несут "все", и ценности также не минуют его рук. Собрания Плюшкина должно взять правительство. Должно сохранить их твердо и прочно. Большой вопрос: куда ближе могут пойти эти предметы - в столицу ли или должны остаться во Пскове как основание настоящего областного музея? Это можно решить в будущем. Теперь же необходимо правительству получить собрания Плюшкина. Что отложено, то потеряно. А что увезено навсегда за границу, то будет вечным стыдом для России. Псковским бедам надо помочь.
1908

ОЖИДАНИЯ МОЛОДЕЖИ

При различных учебных заведениях молодежь основывает художественные кружки. Рисуют с натуры, делают эскизы, читают рефераты, полны желания приобщиться и узнать многое о красивой старине. При Академии Художеств и при Архитектурном отделении ее, правда, еще нет такого кружка, но при Институте Гражданских Инженеров художественный кружок уже работает. Вопреки традициям, наперекор стихиям "инженерная" молодежь поняла, что вне искусства не может стоять никакое строительство; без художественного смысла не может существовать ни одно сооружение, хотя бы и "гражданское", хотя бы и "инженерное".
Уже давно принимались многие меры, ставшие традицией Института, чтобы отделить гражданское строительство от задач Академии Художеств,чтобы растолковать, что в Академии изучают "прихоти" искусства, а в Институте готовят для "трезвой" будничной жизни. Целое поколение инженеров поняло эти границы и начало заливать города ужасными сооружениями. Над немногими мечтателями из Академии Художеств весело смеялись, упрекали их в неприложимости к обыденной жизни; считали себя инженеры истинными создателями обиталищ "гражданина". Многое упрощалось, многое могло стать в будущем очень "выгодным", но тут молодежь попортила заведенные пружины.
Молодежи потребовалось искусство; потребовалось это опасное предприятие, так трудно уложимое в ясные рамки "здоровой" жизни. Молодежь захотела читать об искусстве; захотела знать верные сведения о старине; захотела сама паломничествовать к святыням древности; пришла к убеждению о необходимости учиться рисовать; словом, бесповоротно захотела приобщиться к подлинному искусству. Несносная, хлопотливая молодежь! Не помогли ни легкие запрещения, ни препятствия. Без средств, без оснастки Художественный Кружок бодро вышел в море. Каким путем, несмотря на традиции, молодежь вышла на путь искусства? Откуда именно среди инженерного студенчества появилось такое непреложное сознание о необходимости настоящего познания искусства, о необходимости глубоких забот о прекрасной старине? Как будто сама жизнь подсказала будущим инженерам, что именно в их руках лицо отечества. Не столько созданием отдельных памятников, сколько строительством всей обыденной жизни можно добиться оживления художественно- культурных начал.
Бесконечно правы студенты-инженеры в своем обращении к искусству. Большинство городских хозяйств зависит от руки инженера; физиономию города создаст инженер; до сих пор особенными врагами памятников старины оказывались всегда инженеры. Им первым теперь надлежит исправлять ошибки прошлого поколения. Им первым придется взять на себя часто неблагодарную, жестокую задачу - твердить об искусстве обывателю. Твердить во всех концах земли и быть готовыми к невежественному поношению. Трудный, но прекрасный путь! С особенным радостным чувством приветствую Художественный Кружок Института Гражданских инженеров. Кружку нужна помощь. Нужны настоящие сведения об искусстве, о древности. Я убежден, что истинные ревнители старины горячо отзовутся на запросы Кружка, которому приходится начинать дело вне всяких традиций.
Часто мы затрудняемся в решении, из кого составятся будущие отряды поборников красивой старины и культуры. Лучшим материалом для такого ответственного дела могут быть художественные кружки молодежи. Их горение сильно и светло; им хочется дела достойного и большого. В художественные кружки молодежи понесем лучшие сведения об искусстве и старине. Не мертвые правила, которые сейчас вырабатываются, но живых и сильных работников могут дать нам кружки молодые, жаждущие лучших сведений. Художественным кружкам поможем. 1909

ДЕСЯТИННАЯ ЦЕРКОВЬ В КИЕВЕ

2-го мая в "Новом времени" сообщено о желательности воссоздания Десятинной церкви в ее первоначальном виде. Сказано: "Что касается Десятинной церкви, то хорошо известен только план ее, благодаря раскопкам, произведенным в прошлом году; очень мало известно о внешнем виде храма и внутреннем украшении его. Однако тех данных, которые имеются, достаточно для начала дела, а если за него возьмутся люди знающие, любящие старину, то несомненно они доведут его до благополучного конца... Необходимо теперь же образовать комитет для подготовки данных по созданию древнего Десятинного храма".
По поводу такого предложения вспомним, что именно знаем мы о Десятинной церкви. "И бяше Варяг един и б двор его, идеже есть церкви святая Богородица, юже содела Володимер".
"Посем же в лето 6497 (989) г. Володимер живяше в законе Хрестьянстве, помысли создати церковь пресвятыя Богородица, послав приводе я мастеры от Грек и наченшю же знати и яко сконца зижа; украси ю иконами, и поручи ю Анастасу Корсунянину; и поры Корсуньские пристави служити в ней и двда ту все, еже б взял Корсуни, иконы и съсуды и кресты". "В лето 6504 (996) г. Володимер видел церковь свершену, вшед в ню, и помолися Богу... и рек сице: "Даю церкви сей святой Богородици от имения моего и от град моих десятую часть". И положи написав клятву в церкви тей, рек: "Аще кто сего посудит, да будет проклят". И власть десятину Анастасу Корсунянину". По словам Дитмара, во время осады Киева Болеславом Храбрым в 1018 г. по середине храма стояли мраморные саркофаги Владимира и княгини Анны. В 1017 г. церковь была сильно повреждена пожаром и по возобновлении ее кн. Ярославом в 1039 г. была вновь освящена.
В 1240 г. "граждане создаша пакы другый град около святое Богородице и пали в битве с Батыем". Храм был разрушен. В разное время были открываемы части бывшей Десятинной церкви: осколки мраморных колонн, картины, куски мозаичного пола, кафели, остатки мозаики и фресок.
Все эти остатки, также как и намеки летописи, ясно говорят нам о действительном великолепии Владимирова храма. В мечтах можем мы ярко представлять себе величие и благородство этого памятника, украшенного лучшими предметами греческой работы. И сделанное греческими мастерами в Киеве и, главное, вывезенное из Корсуни, без сомнения было высокохудожественно. Чем вернее представим себе древний Киев, т. е. считая его не захолустным городом, а большим, устроенным центром, тем выше будет наше суждение о первоначальном виде Десятинной церкви.
Жалкими должны показаться всякие попытки сделать подделку под прекрасный памятник древности, от которого мы резко отделены всем нашим существом. Почтенно всякое познание истины древней жизни. "Будущее в прошлом" всегда должно быть не парадоксом, но глубоким девизом. И в силу уважения к красоте древности нельзя думать о подделках. Поддержать памятник, продлить его жизнь - большая заслуга, но воскрешение мертвых нам не дано. Собирайте все вещи, принадлежащие умершему, но не выдавайте мумию за живого и не затрачивайте деньги на такие дела. Денег у нас мало. Надо создать комитеты для сбора средств на изыскание древностей. Среди будущих изысканий должно стоять на первом месте исследование древнего Киева.
Год тому назад по поводу данных о начале Киева пришлось мне писать: "Можно с радостью сознавать, что весь великий Киев еще покоится в земле в нетронутых развалинах. Великолепные открытия искусства готовы также и для наших дней. То, что начато сейчас раскопками Хвойко, надо продолжить государству в самых широких размерах. Останавливаемся на исследовании Киева потому, что в нем почти единственный путь проследить прошлые наслоения культур. Эти вехи освещают и Византийское влияние и Скандинавский век и дают направление суждениям о всех временах бронзы".
Готов я повторить эти слова еще много раз, а в особенности тогда, когда появляются мысли об изыскании средств для Киева. Неохотно принесут люди деньги на подделку храма, зная, что у государства есть головы и руки, пригодные для новых созданий. Но для открытия целой блестящей культуры каждый с радостью отдаст свою лепту.
Всероссийская подписка на исследование Киева и Новгорода могла бы дать огромные средства. По мелочам, по копейкам создадутся миллионы. Я убежден, что каждый из нас, любящих красоту древности, примет в таком деле самое горячее участие. Никакой культурный человек не пройдет безучастно мимо подписного листа, мимо кружки на исследование правды крупнейших моментов жизни.
Пора приступить! 1909

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

За последнее время среди широких кругов общества замечается отрадное явление - возникает подлинный интерес к старине и ко всей минувшей жизни России. Пробуждается сознание, что прекрасные памятники прошлого нужны не только как музейные редкости, но как самые прочные ступени будущей культуры страны. Не знающий прошлого не может думать о будущем. Народ должен знать свою историю, запечатленную в памятниках старины. Народ должен владеть всеми лучшими достижениями прошлых эпох. Мы должны с великим попечением изыскивать еще нетронутые варварскою рукою древности и дать им значение, давно заслуженное.
Но никакое установление не может выполнить задачу регистрации, охранения и исследования старины, пока народные массы добровольно не отзовутся своими заботами и указаниями. Всякий, знающий что-либо о малоизвестных памятниках старины, не стесняясь изложением, должен считать своим долгом сообщить о них в одно из установлений, работающих над сохранением древностей. Комиссия музея Допетровского искусства и быта, основанная при обществе архитекторов-художников и имеющая в своих задачах собирание предметов старины и исследование древнейших населенных мест России, примет с великою признательностью всякие указания (описания, снимки, слепки, изображения и предметы) о старине и озаботится, чтобы каждый живой отклик, каждая благожелательная лепта с пользою вошла в дело изучения минувшей жизни отечества. Все сведения комиссия просит направлять по адресу: Петербург, Мойка 83, на имя председателя комиссии. Председатель комиссии музея Допетровского искусства и быта.
1910

ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

"Бояху-бо ся зверинаго их нрава", - замечает о новгородцах Никоновская летопись. Боялись князья идти управлять сильными, непокойными ильменцами. Но напророчила Марфа Посадница. Стал Великий Новгород самым скромным, самым тихим из русских городов. Притаился.
Скрыл свой прежний лик. Никто не представит себе, как тянулся великий, пестрый, шумный Ганзейский город на версты до Юрьевского монастыря, до Нередицы, до Лядки. Никто не признает жилым местом пустые бугры и низины, сейчас охватившие Новгород.
Даже невозможно представить, чтобы когда-нибудь новгородцы "были обладателями всего Поморья и до Ледовитого моря и по великим рекам Печоры и Выми и по высоким непроходимым горам во стране, зовомой Сибирь, по великой реке Оби и до устья Беловодныя реки; тамо бо беруще звери дики, сиречь соболи". Трудно поверить, как ходили новгородцы до моря Хвалынского (Каспийского) и до моря Венецийского.
Невообразимо широк был захват новгородских "молодых людей". Молодая вольница беспрерывно дерзала и стремилась. Успех вольницы был успехом всего великого города. В случае неудачи старейшинам срама не было, так как бродили люди "молодшие". Мудро! Но везде, где было что-нибудь замечательное, успели побывать новгородцы. Отовсюду все ценное несли они в новгородскую скрыню. Хранили. Прятали крепко. Может быть эти клады про нас захоронены. В самом Новгороде, в каждом бугре, косогоре, в каждом смыве, сквозит бесконечно далекая, обширная жизнь. Черная земля насыщена углями, черепками, кусками камня и кирпича всех веков, обломками изразцов и всякими металлическими остатками. Проходя по улицам и переулкам города, можно из-под ног поднять и черепок X-XII века и кусок старо-венецианской смальтовой бусы, и монетку, и крестик, и обломок свинцовой печати... Глядя на жирные пласты прошлых эпох, не кажется преувеличенным сообщение В.Передольского, что живой слой новгородской почвы превышает семь саженей.
Вы идете по безграничному кладбищу. Старое, изжитое место. Священное, но ненужное для жизни. Всякая современная жизнь на таком священном кургане кажется неуместною, и может быть не случайно сейчас глубоко усыплен временем Великий Новгород. Пора серьезно опять обратиться к старому Новгороду. Обстоятельства создают и собирателей. Но их мало. Собрание Передольского с его широкими, но путаными замыслами, лежит под спудом, а между тем оно важно для Новгорода, так же, как собрание Плюшкина близко Пскову. Да оно и много лучше собрания Плюшкина. Следует помогать таким собирателям. Но не хватает у города находчивости из этих собраний сделать продолжение своего расхищенного музея. Поймут ли "отцы города", что в их руках сейчас не рыбное, не лесное, не хлебное дело, а единственное подлинное сокровище - былое Новгорода со всеми его останками!
В 1911 году Великий Новгород будет праздничным. После долгих сомнений справедливо решено собрать в Новгороде археологический съезд. Во главе съезда опять будет отзывчивая гр. П.С.Уварова. Она умеет поднять людей, умеет и взять дело пошире. В ней есть то, чем "любитель" часто одолевает "специалистов". Ко времени съезда Новгороду придется показать многое из того, что скрыто сейчас.
Мое предложение образовать музей Допетровского искусства и открыть Всероссийскую подписку на исследование Новгорода, древнейших городов русских, было встречено очень многими сочувственно. Мне кажется, не откладывая, следут всеми силами начать собирать средства. Находки из исследований, - а их будет огромное количество, - должны поступить в музей Допетровского искусства и быта. Как ни странно, но до сих пор в столице нет многоцельного историко-бытового музея. Отдельные находки сосредоточены в Эрмитаже, в археологическом обществе и археологическом институте. Небольшие отделы находятся в Академии наук, в артиллерийском музее, в хранилищах университета, но все это разрознено, часто труднодоступно. Музей в Петербурге нужен, равный по значению московскому историческому. И России, где находки еще только начинают выявляться, следует подумать о материалах для такого хранилища. Конечно, начнем с Новгорода и Киева. Несколько обществ, несколько издательств могут приняться за это большое культурное дело. В первую голову принялось за дело исследования городов общество архитекторов-художников, которое собирается в Академии художеств в Петербурге. И это правильно.
Вот почему. Во-первых, исследование городов должно быть ближе всего зодчим. Они - творцы лица государства. Зодчим поручается многое в укладе нашей жизни - велико должно быть к ним и доверие. Именно зодчим должны быть ведомы условия нарастания городов. Они больше других должны чувствовать всю захороненную житейскую мудрость прежних устройств.
Строительная молодежь, которая собирается вокруг общества архитекторов- художников, будет крепнуть на таких исторических изысканиях, развивая свой вкус и опыт для нового творчества. Во-вторых, общество архитекторов-художников молодо. Пока - вне всяких скучных, запретительных традиций. Общество быстро развивается и не боится новых дел. В общество охотно идут, и таким путем складывается кадр многосторонний, пригодный для крупных начинаний. Молодому обществу удалось уже многое спасти, многое выяснить. Зоркие, молодые глаза усмотрели уже много вандализмов и громко указали на них. Обществу покровительствует Великая Княгиня Мария Павловна, новый президент Академии художеств. Великая Княгиня с большим рвением занялась новой работой. Она окажет самое горячее покровительство широкому общегосударственному делу, близкому каждому любителю искусства и старины. Следует начать подписку. Помощь будет. Уже в 1911 году, к съезду, работа может дать первые результаты. В конце июля Комиссия Допетровского Музея начнет раскопку южной стороны Детинца, где стояли княжьи терема, а также пять старых храмов. В то же время возможна раскопка и на старом городище, где долгое время жили княжьи семьи. Люблю новгородский край. Люблю все в нем скрытое. Все, что покоится тут же среди нас.
Для чего не надо ездить на далекие окраины: не нужно в дальних пустынях искать, когда бездны еще не открыты в срединной части нашей земли. По новгородскому краю все прошло.
Прошло все отважное, прошло все культурное, прошло все верящее в себя. Бездны нераскрытые! Даже трудно избрать, с чего начать поиски. Слишком много со всех сторон очевидного. Чему дать первенство? Упорядочению церквей, нахождению старых зданий, раскопкам в городе или под городом в самых древних местах? Наиболее влекут воображение подлинный вид церквей и раскопка древнейших мест, где каждый удар лопаты может дать великолепное открытие. На Рюриковском городище, месте древнейшего поселения, где впоследствии всегда жили князья с семьями, все полно находок. На огородах, из берегов беспрестанно выпадают разнообразные предметы, от новейших до вещей каменного века включительно. Чувствуется, как после обширного поселения каменного века на низменных Коломцах, при впадении Волхова в Ильмень, жизнь разрасталась по более высоким буграм, через Городище, Нередицу, Лядку - до Новгорода. На Городище может быть найдутся остатки княжьих теремов и основания церквей, из которых лишь сохранилась одна церковь, построенная Мстиславом Владимировичем. Какие поучительные таблицы наслоений жизни может дать исследование такого старинного места. Обидно, когда такие находки разбегаются по случайным рукам.
Кроме Городища целый ряд пригородных урочищ спорит о древности своего происхождения. Коломцы (откуда Передольский добыл много вещей каменного века) Лядка, Липна, Нередица, Сельцо, Раком (бывший дворец Ярослава), Мигра, Зверинцы, Вяжищи, Радятина, Холопий городок. Соколья Гора, Волотово, Лисичья Гора, Ковалево и многие другие урочища и погосты ждут своего исследователя. Но не только летописные и легендарные урочища полны находок. Прежде всего повторяю, сам город полон ими. Если мы не знаем, чем были заняты пустынные бугры, по которым несомненно прежде тянулось жилье, то в пределах существующего города известны многие места, которые могли оставить о себе память.
Ярославле Дворище (1030 г.), Петрятино Дворище, Двор Немецкий, Двор Плесковский, два Готских Двора, Княжий Двор, Гридница Питейная, Клеймяные Сени, Дворы Посадника и Тысяцкого, Великий Ряд, Судебная Палата, Иноверческие ропаты (часовни), Владычни и Княжьи житницы, наконец, дворы больших бояр и служилых людей - все эти места, указанные летописцами, не могли исчезнуть совсем бесследно.
На этих же местах внизу лежит и целый быт долетописного времени. Все это не исследовано. Дико сказать, но даже Детинец новгородский и тот не исследован, кроме случайных хозяйственных раскопок. Между тем Детинец весьма замечателен. Настоящий его вид немногого стоит. Слишком все перестроено.
Но следует помнить, что место Детинца очень древнее, и площадь его, где в вечном поединке стояли Княж-Двор и с Владычной стороны св. София, видела слишком многое.
Уже в 1044 году мы имеем летописные сведения о каменном Детинце. Юго- западная часть выстроена князем Ярославом, а северо-восточная - его сыном св. Владимиром Ярославичем. Хорошие, культурные князья! От них не могло не остаться каких-либо прекрасных находок. Словом огромный новгородский курган не раскопан. Можете начать его, откуда хотите, откуда удобнее, откуда более по средствам и силам. Хотите ли заняться восстановлением церквей? У вас тоже есть всюду работа, так как в каждой старой церкви что-нибудь нужно во имя искусства исправить. Возьмем, что легко вспомнить.
Красивая церковь Петра и Павла на Софийской стороне испорчена отвратительной деревянной пристройкой. Уровень храма был на целый этаж ниже. На стенах несомненно были фрески. В церкви Федора Стратилата у Ручья замазаны фрески. Их следует открыть. В Николо-Дворищенском соборе на стенах совершенно непристойная живопись. Были фрески: вероятно, что-нибудь от них сохранилось. У Федора Стратилата на Софийской стороне замазаны цветные изразцы. В Благовещенской церкви на Рюриковом городище фрески далеко не исследованы. Также не исследованы вполне стенописи в Волотове и Ковалеве. В Ковалеве ясно видны три слоя живописи. Из них нижний слой, конечно, наиболее интересен. Можно привести длинный список всего, что нужно исправить в церковной старине Новгорода.
Длинен мог бы быть и список неисправимого. Умерло многое уже на наших глазах. Под непристойною работою Сафоновской артели погиб Софийский храм. Приезжие иностранцы недоумевают о такой невообразимой для первоклассного собора росписи. Чуждыми и странными кажутся случайно сохранившиеся еще иконостасы и отдельные иконы.
Без горести нельзя вспомнить о погибшей внешности Нередицкого Спаса. Сиротливо стоит Новгородская глава на новых византийских плечах. Нелепы византийские формы при глубоко ушедших в землю фундаментах. Нестерпимо сухи вновь пройденные карнизы и углы.
Смотрю на Спаса и еще раз мысленно говорю Покрышкину, что он сделал со Спасом прескверное дело. Поступил не по-христиански. На собрании общества архитекторов-художников, после моего доклада о Спасе, Покрышкин только сказал: - "Дело вкуса". Он прав. Ничего другого ему сказать и не оставалось. И на это сказать тоже нечего. Странный, бедный вкус! В середине Спаса теперь часто копошатся художники. Зарисовывают. Вспоминаю, что во время моих первых поездок по старой Руси не встречалось так много работающих над стариной. Значит интерес растет. Наконец-то!
Случайная встреча еще раз подсказывает, что в Новгороде искать надо. Ехали мы в Коломец, к Ильменю. От Юрьевского скита закрепчал "боковик". Зачехала вода по бортам. Перекинуло воду. Залило. Затрепетала городская лодка. Подозвали мы тяжелую рыбачью ладью; в ней пошли на Коломец. Старик-рыбак держал рулевое весло. За парусом сидела дочка. На медном лице сияли белые зубы. Спросили ее:
- Сколько тебе лет?
- А почем знаю.
- Да неужели не знаешь. Ну-ко вспомни. Подумай!
- Не знаю, да, верно, уже больше двадцати. И сидели рыбаки крепкие. Такие помирают, но не болеют. На Коломце скоро заторопил старик обратно:

- А то, слышь, уеду! Лодки-то сильно бьют!
Заспешили. Забрались на рыбачью корму, но городская лодка с копальщиками не сходила с берега.
Трое гребцов не могли стронуть ее.
- Али помочь вам? Садитесь вы все! Пошла по глубокой воде дюжая новгородка.
Взялась за лодку, и со всеми гребцами легко проводила в глубину. С воды прямо взобралась на корму.
Сущая Марфа Посадница.
А рядом, на высокой корме, сидел ее старик. Суховатый орлиный нос. Острые запавшие глаза. Тонкие губы. Борода - на два больших кудряша. И смотрел на волны зорко. Одолеть и казнить их собрался. Сущий Иван Грозный.
Марфа Посадница, Иван Грозный! Все перепуталось, и стала встреча с диковатыми рыбаками почему-то нужною среди впечатлений. Такой народ еще живет по озерам. Редко бывает в городе. Так же, как земля, умеет он хранить слова о старине. Так же, как в земле, трудно узнать, откуда и с чего начать с этим народом.
Везде нетронуто. Всюду заманчивые пути творчества. Всегда богатые находки. Придут потом другие. Найдут новые пути. Лучшие приближения. Но никто не скажет, что искали мы на пустых местах. Стоит работать.
1910

Страница:  1 | 2

Наверх